Испанские шахматы

Глинский снова поднялся на второй этаж. В комнатах пустой квартиры гуляло эхо, за стеной раздавались крики болельщиков и невнятная речь спортивного комментатора: многодетное семейство созерцало футбольный или хоккейный матч. Жорж устроился у окна, чтобы иметь в поле зрения парадное. Войти, по идее, должен только Лопаткин, а выходить не будет никто.

– Посмотрим, – прошептал он, устраиваясь на сломанном стуле.

В памяти раз за разом всплывал разговор с пьяным Синицыным, несостоявшимся шахматным гением, потом мысли потекли к Ирбелину и его неуместной, стыдливой влюбленности в Грёзу. Потом Глинский задумался о себе и своих чувствах к этой диковатой, странной девушке с изломанными бровями и сладким обещанием на устах. Призрачное видение, рожденное мистической аурой Санкт-Петербурга, хранящей образы блестящих фавориток, декабристок и знаменитых светских красавиц. Девица Субботина могла бы стать любой из них, будь за окном другие времена.

Глинский сообразил, что засыпает, когда хлопнула дверь и в коридоре раздались гулкие шаги. «Лопаткин! – догадался он. – Еще один ревнивый мавр! Впрочем, куда ему до воспетого Шекспиром Отелло, так, доморощенный вариант неловкого ухажера».

На всякий случай он временно покинул свой наблюдательный пункт, чтобы убедиться – точно ли это Лопаткин явился с работы. Вдруг кто-то чужой рыщет по дому?

С первого этажа послышался голос сиделки. Она докладывала жильцу о вечернем инциденте со стрельбой. Тот выказывал недоверие, пожилая дама оскорбленно пыхтела.

– Ох уж эта молодежь! Все они отрицают, над всем смеются! А я не шучу. Видели во дворе машину?

– «Мерседес», что ли? – без энтузиазма спросил Лопаткин. – А хозяин где?

– Так его ж чуть не убили!

– «Чуть» не считается.

– Он мне не докладывал, – обиженно протянула сиделка. – Наверное, в больницу поехал. Или домой.

– А машину здесь оставил?

– Ну-у… – растерялась пожилая дама. – Наверное, завтра еще раз милиция приедет, будет замеры делать, искать эти… как их… улики. И потом, как же человек с простреленной рукой за руль сядет?

Лопаткина удовлетворило ее объяснение.

– Извините, я ужасно устал, – оправдался он. – Плохо соображаю. Поговорим утром.

Хлопок двери возвестил о том, что сиделка вернулась к своим молитвам. Спустя минуту щелкнул замок другой двери: Лопаткин закрылся в своем жилище.

«Сейчас он наскоро перекусит и завалится спать, – предположил Жорж. – Или займется чем-то совершенно иным. А мне спать нельзя! Мне ждать надо. Вот только кого? Может статься, до утра ничего не произойдет. Тогда что же, и завтра придется сидеть здесь среди строительного мусора и пылищи?» Но интуиция подсказывала ему – не придется. Все решится еще до рассвета.

В томительном ожидании прошло два часа. Курочкины давно выключили телевизор, и крики болельщиков сменило похрапывание главы семейства.

«Звукоизоляция ни к черту! – отметил молодой человек. – Следует дать строжайшие инструкции строителям».

На третьем этаже что-то шаркало по полу, потрескивало и сыпалось – то ли голуби устраивались на ночлег, то ли коты добычу не поделили. Неужели он ради этого променял теплую постель на пустую холодную комнату? Эх, сейчас бы поесть горячего, помыться и упасть на свежие домашние простыни, на пуховые подушки, укрыться одеялом и провалиться в блаженную дрему!

Раненое плечо побаливало, мешая сну сморить наблюдателя. Глинский прислушивался, привыкал к ночным звукам, сортировал их на те, которые принадлежат дому и поселившимся в нем братьям нашим меньшим, и те, которые производит человек. Он сразу обратил внимание на осторожный шорох, скрип открывающейся двери и тихие, аккуратные шаги. Поспешно, стараясь не шуметь, Жорж спустился по выщербленным ступенькам вниз, поймал взглядом спину в темной куртке и голову в капюшоне. Какой-то человек явно хотел незаметно выскользнуть из дома, что ему вполне удалось.

На улице вовсю лил дождь, а Глинский не захватил с собой зонта, и капюшона у него тоже не было. Он с сожалением отказался от идеи воспользоваться «Мерседесом» – на ночных улочках громоздкая светлая машина слишком бросалась бы в глаза. Итак, оставались только собственные ноги, обутые в фирменные туфли из тонкой кожи.

Через сотню метров Глинский уже на все лады проклинал свою манеру дорого и модно одеваться. Куда лучше на залитых водой тротуарах послужили бы высокие грубые ботинки на толстой подошве. Ну, теперь ничего не попишешь.

Человек, которого сыщик поневоле окрестил Капюшоном, добрался пешком до проспекта, остановился у края дороги и начал ловить такси. Это у него получилось с третьего раза. Глинский, насквозь промокший, стуча зубами от холода, выскочил следом и, глядя на удаляющиеся красные огни, махнул рукой. Похоже, он вложил в этот жест столько отчаяния, что первый же водитель остановился и милостиво согласился ехать следом «во-о-он за той машиной». Зеленые купюры, которые дал ему пассажир, вдохновили шофера еще больше.

– Промокли? – с сочувствием спросил он. – В такую погоду простудиться – раз плюнуть.

– Гони, – пробормотал Глинский. – А то упустим!

– Сейчас машин мало, не уйдет.