Испанские шахматы

В доме, которому не позднее чем через год предстояло стать клубом для избранных, царили уныние, скорбь и страх. Даже предпохоронная суета не могла разрядить эту угнетающую атмосферу. Катафалк еще днем привез из морга тело Варвары Игнатьевны, и сотрудники ритуального бюро установили гроб в квартире покойной для прощания. Распорядитель сначала пытался согласовывать ход процесса с Грёзой, как ему велел господин Глинский, но убедился в бесполезности сего действия. Девушка молча плакала и не понимала толком, чего от нее хотят. Сиделка осталась еще на сутки, чтобы присматривать за ней. Мертвые больше не нуждались в ее заботах, а вот девочка, как она горюет, бедняжка! Близкие родственники и те воспринимают смерть стариков спокойнее. Что поделаешь? Таковы законы бытия – все живое рождается, развивается, угасает и умирает.

Курочкины до вечера были на работе, поужинали и сели смотреть телевизор. Дети, предоставленные самим себе, разбрелись кто куда. У двери в квартиру Варвары стояла ужасная крышка от гроба. В квартире Полины после отъезда врачей и милиции все было разбросано, и сиделка, привыкшая к чистоте, навела кое-какой порядок.

Грёза затворилась в кухне, прилегла на угловой диванчик и застыла, уставившись в одну точку. Сиделке с трудом удалось уговорить ее пойти к себе, выпить успокоительное и поесть.

– Мне страшно, – повторяла девушка. – Я боюсь.

«Ничего удивительного, – подумала сиделка. – Два покойника за два дня! А девчушка славная. Добрая и впечатлительная. Видать, успела привязаться к пожилым соседкам. Только нервы ей подлечить не мешает, уж больно близко к сердцу она приняла кончину старушек. Вон как кинулась к Полине Прокофьевне, когда я сказала, что та умерла. Так и приникла к изголовью покойницы, словно пыталась уловить, есть дыхание или нет. Смотрела и смотрела! А потом прошептала: «Нет перышек». И отошла прочь, заплакала».

Сиделке показалась странной эта фраза: «Нет перышек». Но она промолчала. За годы, проведенные у постели умирающих, она всякого навидалась и ко всему привыкла. Горе и вид смерти по-разному на людей влияют. Порой такое услышишь и увидишь, что волосы на голове шевелятся.

– Идем, – сказала она Грёзе. – Полину увезли, я прибралась немного. А ты поспи. Завтра будет много работы.

– Я туда… одна не пойду. И спать не хочу. Выспалась уже.

– Ладно, не надо. Я с тобой побуду, чаем тебя напою, поболтаем.

Сиделка приобрела богатый опыт обращения с больными и умела их уговаривать. Она увела Грёзу домой, поставила чайник, накормила кота. Живым до?лжно о живом заботиться.

– Я не могу, – отказалась Грёза от еды. – Мне кусок в горло не лезет.

– Поешь, – настаивала сиделка. – А то с ног свалишься. Погляди на себя – синяя, дрожишь вся. Куда это годится?

Глоток чая вызвал у девушки рвоту, она вскочила, побежала в ванную.

«Ничего, – подумала сиделка. – Так-то лучше, чем сидеть истуканом. Вытошнит, потом полегчает».

Грёза вернулась бледная, но уже не такая безучастная. Выпила чай и съела бутерброд с сыром. Ее щеки порозовели.

– Вот и хорошо, – улыбнулась сиделка. – Может, поспишь?

Грёза упрямо покачала головой: спать она не будет.

Они разговаривали о жизни в деревне, откуда сиделка была родом, о том, как она вышла замуж и переехала в город, как развелась, как искала утешения у бога, как познакомилась в церкви с батюшкой и он предложил ей место в фирме «Милосердие». Платили там гораздо больше, чем в больнице, и женщина согласилась.

Умиротворенное выражение ее лица, спокойная, неторопливая речь убаюкивали Грёзу, глаза ее начали слипаться, тело отяжелело. Сиделка подложила ей под голову подушку, укрыла одеялом и поглаживала руку девушки, пока та не уснула. Потом она тихонько встала, захлопнула за собой дверь и отправилась в квартиру, где стоял гроб, – жечь свечи, читать молитвы: не положено покойницу одну оставлять.

От сего благочестивого занятия ее отвлек шум во дворе, она раздвинула занавески и выглянула в окно. Милицейская машина, «Скорая»… Что-то случилось?

В коридоре раздались громкие шаги милиционеров, сиделка вышла. На все вопросы она могла ответить только одно: ничего подозрительного она не видела, не слышала – погрузилась в молитвы, просила господа отпустить умершей грехи. (Не признаваться же, что задремала на таком ответственном посту?!) Не было ли какого шума? Тут постоянно какие-то стуки, шорохи, дом старый – трещит, валится. Дети на второй этаж бегают, на нежилом этаже коты птиц гоняют.

Во все подробности шумовых эффектов аварийного здания сиделку посвятила Курочкина, которая приходила предложить свою помощь. Сиделка, разумеется, пригласила ее посидеть у гроба, но та отказалась. Курочкина была согласна мыть, чистить, стряпать – делать что угодно, кроме бдения у гроба. Это не для нее.

– Где остальные жильцы? – спросил молоденький скуластый оперативник.