Испанский дневник (Том 2)

- Основная забота писателя - связь с другими людьми. В этой связи корни его существования. В этом смысл его жизни и работы. Связь писателя с другими людьми происходит во времени, и она осуществляется словом. Слово хрупко, и испанский народ называет одуванчик - цветок, жизнь которого зависит от дыхания, - "человеческим словом". Хрупкость человеческих слов бесспорна. Наш великий поэт Сервантес сказал о слове: "Оно должно быть одной ногой на губах, другой - между зубами". Слово не только сырье, над которым мы работаем, это наша связь с миром. Это утверждение нашего одиночества, и это вместе с тем отрицание нашей отъединенности... В ощущении целостности времени, в ощущении движения вперед, в революционном сознании этого движения, этой связи прошлого с настоящим и настоящего с будущим - утверждение народа как человека и человека как народа... Вся испанская литература прошлых времен - свидетельство народных чаяний, порывов испанского народа к будущему. Все богатство испанской культуры, которая всегда была культурой народной, исходит от органической связи творцов культуры с чаяниями народа... Поглядите назад, на вершины испанской народной культуры - Сервантес, Кеведо{37}, святая Тереса{38}, Кальдерон{39}, Лопе де Вега. Вы увидите, насколько они одиноки и вместе с тем насколько вросли они в толщу народа. Они - голос народа. Вся испанская литература написана кровью испанского народа. Лопе де Вега сказал: "Кровь кричит о правде в немых книгах". Эта же кровь теперь кричит о правде в немых жертвах. Кровь кричит в нашем Дон Кихоте, бессмертном Дон Кихоте. Это вечное утверждение жизни против смерти. Вот почему наш народ, верный своим гуманитарным традициям, принял бой против смерти. В незабываемые июльские дни он своей кровью оправдал свои слова. Испанский народ спасает теперь человеческие ценности - в первую очередь братство - против человеческого эгоизма.

Сегодня же правительство чествовало конгресс обедом на пляже, в ресторане "Лас Аренас". Здесь все было более непринужденно, впрочем тоже с речами. Говорил министр просвещения Хесус Эрнандес, затем Людвиг Ренн, Толстой, Эренбург, Мальро. Писатели сидели вперемежку с министрами и военными, знакомились, беседовали и болтали. Анне Зегерс очень понравился плотный, добродушный испанец в очках, остроумный и веселый, к тому же изумительно говорящий по-немецки. Он давал ей справки и быстрые, живые характеристики испанцев, сидевших за столом. "А вы здесь какую должность занимаете?" - ласково спросила Анна, щуря близорукие глаза. "Я здесь председатель Совета Министров, я у вас выступал сегодня на конгрессе", ответил Негрин.

К концу обеда, под аплодисменты, прибыла прямо из Барселоны запоздавшая часть конгресса. Английским писателям их правительство отказало в паспортах. Мальро взялся переправить эту группу и нескольких немцев-эмигрантов без особых формальностей в Испанию. Сейчас он не без эффекта ввел своих клиентов в зал. Под шум и аплодисменты он шепнул, мальчишески мне подмигнув: "Контрабандисты вас приветствуют".

Ночью город основательно бомбили, возможно, что по случаю конгресса. Делегаты дрыхли мертвым сном после дороги и дневных переживаний. Так они могли проспать все. Я приказал телефонистке "Метрополя" разбудить немедленно всю мою делегацию и торжественно повел ее в подвал. Сирены выли, зенитная артиллерия стреляла непрестанно, звук - как будто раздирают огромные куски полотна. Издалека слышались глухие взрывы бомб. "Каково?" спросил я тоном гостеприимного хозяина. Все были взволнованы и очень довольны. Вишневский спросил, какого веса бомбы. Но я не знал, какого они веса. Черт их знает какой у них вес. Толстой сказал, что наплевать, какой вес, важно, что это бомбы. Он был великолепен в малиновой пижаме здесь в погребе.

Я уснул в хорошем настроении. Все-таки он состоялся, этот чертов конгресс, как ни интриговали против него.

Все идет хорошо.

5 июля

Сегодня выступали Жюльен Бенда, голландский писатель Брауэр, Малькольм Каули, аргентинец Гонсалес Туньон, мексиканец Мансисидор.

Анна Зегерс говорила о немецких писателях, которые потеряли свою родину и нашли ее в окопах Мадрида, среди немецких бойцов Интернациональных бригад.

Толстой говорил о свободе и культуре.

Он сказал: