Испанский сон

«Любезный Корней, — сказал Виктор Петрович, — вы рассуждаете… кстати, давайте перейдем на «ты» — нет возражений? — ты рассуждаешь, как истинно благородный рыцарь и, теперь я вижу, достойный член нашей команды. Конечно же, у нас была такая мысль. Хозяин велик! Однако как нынешние друзья суки, так и… — он на секунду понизил голос, — увы, некоторые из высших авторитетов… мыслят иначе. Им не дано оценить изощренность упомянутого тобой хода. Для них — по крайней мере, для некоторых из них — это выглядело бы как проявление слабости. Хотя бы поэтому дело должно продолжаться; но есть и вторая важная причина. Я упоминал о мальчике, сыне Хозяина. Славный мальчуган! я хорошо знаю его; поверь, подает большие надежды. Однако, находясь под тлетворным влиянием суки, парнишка в последнее время частично испортился, а ему всего десять лет, и мы боимся, что процесс примет необратимый характер. Сейчас самое время на несколько лет оторвать его от матери, вдохнуть в него истинные ценности и любовь к отцу, с тем, чтобы в дальнейшем уже не она, преступница, определяла настроение сына, а наоборот, мальчик сделался проводником идей Хозяина и взял под контроль свою беспутную мамашу и всех ее приятелей заодно. Поэтому-то именно лишение свободы сроком на несколько лет является требуемой мерой. Но какое же лишение без суда? Нет уж, Корнеюшка, без суда мы сажать не будем… не те времена!.. а суд, как ты сам профессионально понимаешь, это естественное завершение дела. Вот почему нам важно твое сотрудничество не только в области, так сказать, пенитенциарной, то есть чтобы преступница получила свое, но также и во вполне защитной, во вполне профильной твоей области, то есть чтобы следствие и суд не переусердствовали и не упекли ее слишком надолго».

«Разве вы уже не согласовали это со следствием и судом? — удивился я, пройдя по ходу его монолога через ряд самых разнообразных ощущений. — Мне показалось, что я как бы последняя несознательная инстанция».

Он озадаченно посмотрел на меня, пытаясь определить, не издеваюсь ли я над ним случайно.

«Все под контролем. Существует порядок».

Я не совсем понял эту мысль, но задавать дальнейшие вопросы исследовательского толка счел бестактным.

«Какой же срок вы считаете оптимальным?» — задал я немыслимый для адвоката вопрос, возвращаясь в русло фантасмагорического инструктажа.

«Три года общего. Ни больше, ни меньше, поскольку мера пресечения до суда — всего лишь подписка о невыезде. И говори мне «ты», кстати».

«Ты, — послушно повторил я. — Что я должен сказать еще?»

«Ничего, — сказал Виктор Петрович — впрочем, теперь уже, наверно, просто Виктор. — Ты должен не сказать, а сделать».

«О’кей».

«Кратко и дружественно, — оценил он. — Ты, конечно, понимаешь, что приступить к исполнению нужно немедленно».

«Хм».

«Гнойник созрел, — пояснил он несколько выспренне, — и пациент в операционной. Очень благоприятная конъюнктура. Но вдруг ветер переменится. Смотри, опоздаем — Хозяин не простит».

«О’кей», — сказал я опять, с другой интонацией, озадаченный метафорическими изысками своего собеседника.

«Надеюсь, — пробурчал он, как бы в некотором раздражении от моего легкомысленного «о’кей». — Как тебе пятый распределитель?»

«Ничего, — отозвался я. — А что в остальных четырех?»

Он хохотнул.

«Почему ты решил, что их всего пять?»

«Я решил, что меня допустили до самого последнего».

«Обижаешь, — душевно сказал Виктор. — Тебя допустили до нашего. Сделали аванс, как кандидату в команду. Есть у нас доступ и к другим… но не все сразу… погоди, сделаем дело, доберемся и до второго».

«Почему не до первого?»

Он поперхнулся от неожиданности, закашлялся, посмотрел на меня с удивлением и укоризной.

«Ты таких вещей вслух не говори».

«Понял».

«Так-то. Мы все обсудили?»

«Нет, — сказал я, — у меня еще вопрос».

На лице Виктора отразилась некоторая досада.

«Учти, — сказал он, — шкурные вопросы у нас принято решать после дела».

«Обижаешь, — сказал я в точности как он минутой ранее. — Вопрос исключительно общего беспокойства. О брызгах. Где гарантия, что… несмотря на…»

Я многозначительно замялся. Я уже вполне овладел его языком и прочими средствами выражения мысли.

«Есть гарантия», — веско сказал он.

«Поясни».

«Ну… как ты понимаешь, существуют договоренности…»

Он закатил глаза.

«Да ладно, — протянул я, — кажется, что мы поняли друг друга… Какие могут быть секреты, а, Виктор? Среди своих?»

«Все согласовано, — сказал Виктор, понизив голос и тем давая понять, что это уже как бы сверхнормативная доза информации, за которую с меня косвенно причиталось. — Предстоит развод; сверху дали понять, что это будет принято благосклонно…»

Он замялся. Я продолжал смотреть недоверчиво.

«…потому что, — понизил он голос до шепота, — существует кандидатура на замену… родственница очень могущественного лица… с юга… заинтересованного в дружбе с нашим ведомством…»

Он замолчал.

«Даже так…», — прошептал я, как громом пораженный.

«Вплоть до того, — подтвердил Виктор. — Но!»

И он поднял указательный палец.

Я обратился в слух.

«Если! — внятно сказал он, пристально глядя на меня. — Хоть что-то! Кому-то!»