Испанский сон

(Старина Эбенизер здесь повел себя весьма прилично, то есть молча кивнул головой и даже налил всем вина.)

— Когда серебро близ Тейпаны было открыто в очередной раз, — продолжал Сид, посмотрев на старину с двойной благодарностью, — иначе говоря, после техасской войны, в район хлынул самый разношерстный народ, как всегда и бывает в таких случаях. Все это были в основном переселенцы первого поколения. Наряду с жуликами и бандитами среди них попадались и вполне приличные люди, по-современному политэмигранты; их ли вина в том, что они оказались вдали от родины и без гроша в кармане из-за твердых убеждений или по иным не менее достойным уважения причинам? Так-то здесь оказалась небольшая группа поляков, бежавших от русского царя после разгрома освободительного восстания — одного из тех, коими был столь насыщен девятнадцатый век.

Сынишка одного из этих поляков, обедневшего шляхтича П. (я сокращаю его фамилию с целью ускорения своего рассказа), интересовался на новом месте не столько серебром, сколько этнографией. Этот молодой человек, по имени

'Aдам, прежде готовился к научной карьере; изучая окрестности серебряных приисков, он постепенно сблизился с жалкими остатками местного индейского населения, прежде столь многочисленного, и увлекся изучением их быта, истории и языка. Очарованный этой своеобразной культурой, он начал писать о ней научный труд такого масштаба и глубины, которые бы сделали честь любому современному нам исследованию.

К сожалению, в то время мало кто мог оценить работы Адама по достоинству; все попытки молодого энтузиаста найти деньги для их расширения или хотя бы публикации бесславно проваливались. Тем не менее, его активность и бескорыстие были замечены властями, в результате чего через какое-то время Адам был назначен уполномоченным по делам индейцев. Он прекрасно повел дело; прежде имевший среди индейцев репутацию чудака, теперь он сделался для них непререкаемым авторитетом. Естественно, он был теперь на короткой ноге и с потомками касика Тейпаны, того самого, которому Франсиско Кампоамор некогда передал свое обручальное кольцо. И, наконец, наступил день, когда на высоком берегу Рио-Гранде, за трубкой вирджинского табака, очередной хранитель золотого кольца поведал Адаму П., как единственному достойному доверия бледнолицему, тайну кольца и клада.

«О бледнолицый брат! — сказал молодой касик. — Наши леса осквернены, по прериям громыхает железный змей; зверь не множится, а птица летит прочь от нашествия злых духов. Рыба ушла из Реки, и я не знаю, удастся ли мне удержать эти земли под контролем моего клана… впрочем, как должностное лицо, ты не хуже меня осведомлен о плачевном состоянии дел. А ведь все напасти начались с той поры, когда некий Франсиско Кампоамор, твой соплеменник, зарыл здесь бочонок и вручил моему пращуру вот это кольцо; кто знает, может, в них-то и таится первопричина столь ужасных явлений. Возьми-ка ты у меня эту проклятую тайну туда, откуда она пришла — в мир бледнолицых; верю, что ты распорядишься ею как следует». — С этими суровыми, но справедливыми словами касик вырыл бочонок (надо сказать, неплохо сохранившийся в сухой почве высокого утеса) и отдал его П. вместе с золотым кольцом. И они расстались.

Ясно, что Адам, будучи человеком научного склада, вскрыл бочонок тем же вечером и не без интереса ознакомился с бумагами третьего из Кампоаморов. Возможно, эти бумаги придали бы новое направление его научной деятельности, если бы судьба не распорядилась по-иному. Старатели из поляков к тому времени успели здорово соскучиться по родине, а заодно накопить деньжат на дорогу; как только в Польше подготовилось очередное восстание, они дружно собрали вещички и купили билеты на пароход. Опасаясь превратностей предстоящего путешествия, Адам решил сберечь для потомства наиболее ценное из того, что он имел — свои этнографические труды; он достал из кладовки бочонок, еще не использованный на другие надобности, и уложил в него бумаги. Испытывая понятное уважение к своему неведомому, давно умершему испанскому коллеге, он не мог не присовокупить его бумаг к своим, после чего он вновь запечатал бочонок и повез его в Тейпану.

Увидев Адама с бочонком в руках, знакомый нам касик пришел в уныние. «Добрые духи отвернулись от народа Реки, — воскликнул он, — горе мне, горе!» Что только не предпринимал Адам, чтобы убедить касика вновь приютить злополучный предмет. Он даже рассказал ему историю польского народа, столь созвучную истории тейпанских апачей; касик явно сочувствовал, но бочонка принимать не желал.

«Стыдно, ей-Богу, — такими словами увещевал Адам касика, — твое племя уже столько лет в лоне истинной церкви! Что за дремучие суеверия? Ну, тропа войны… татуировки, скальпы… это я понимаю, это красивые старинные обычаи; но о каких духах ты ведешь речь?»

«О злых», — упрямо отвечал касик.

Тогда Адам прибегнул к последнему аргументу.