Испанский сон

Где-то в Кастилии (я не могу указать точней, поскольку информация носила оперативный характер) судьба свела Франсиско Кампоамора с подразделениями международных бригад. Вначале он познакомился с совсем молоденьким мальчиком, поляком по имени… впрочем, в целях конспирации имена интернационалистов были вымышлены, и мальчишка запомнился Франсиско Кампоамору как товарищ Мигель. На самом же деле это был не кто иной, как Эдик П., сын Адама из Львова; сам Адам тоже, по семейной традиции, собирался было на войну, но подоспели выборы в сейм, и он, поколебавшись, предпочел нырнуть в бурные воды политической деятельности. В порядке ретроспективы скажу, что выбор его не имел никакого значения, так как через несколько лет оба они — и повзрослевший Эдик, и папа его Адам — оказались в одном и том же сибирском лагере, только один как иностранный шпион в рядах интернационалистов, а другой как националист на аннексированной территории Западной Украины. Вы следите за перипетиями?

(При этих словах полностью уже обалдевший Эбенизер только и нашелся что молча кивнуть.)

— Затем Франсиско свел дружбу с русской регулировщицей по имени Исабель, не такой молоденькой, как Мигель, да и не совсем регулировщицей, поскольку регулировать в диспозиции войск было особенно нечего; конечно, Франсиско догадался, что она попросту агент НКВД. Но уважение его к Исабель от этого только возросло; забыв обо всех на свете делах, кроме единственного, они не расставались в течение трех суток, пока не был дан приказ об отводе ее подразделения на восток.

Конечно, не только дружбой народов занимался Франсиско Кампоамор — приходилось принимать участие и в театре военных действий, например в осаде толедского Алькасара… знаете эту историю? Комендант, сволочь, заперся в здании и никого не пускал; тогда Франсиско собственноручно изловил его сына и пригрозил, что ежели тот не…

(Тут Вальд опять выразительно посмотрел.)

— Ладно, — сказал Сид, — это детали… К концу войны, почувствовав усталость, Франсиско Кампоамор решил принять приглашение Советского Правительства поехать на отдых в Крым. В поезде он был несколько удивлен большим количеством отдыхающих. Удивление его возросло, когда пришла пора выходить: в Крыму оказалось значительно холоднее, чем он предполагал исходя из школьных уроков географии. Многое прояснилось, когда на соседних нарах обнаружился товарищ Мигель. Замечу, что в Испании их общение проходило на уровне жестов, так как Франсиско, понятно, не говорил по-польски, а Мигель, то есть Эдик — по-испански; великий, могучий русский язык быстро объединял их теперь. Через несколько месяцев, отражая политические изменения, к ним добавился Адам…

Здесь надобно пояснить, мистер Стамп, что в тоталитарном режиме существовала определенная иерархия, высший слой которой составляли чиновники, непосредственно обслуживающие режим, а следующий слой — работники, обслуживающие этих чиновников. Только эти два слоя и были свободными людьми (впрочем, временно, как станет ясно из последующего); все остальные были рабами, то есть сидели в лагерях и работали за бесплатно. Они тоже разделялись на два слоя: высшим слоем считались бывшие бандиты, а низшим — политические; первые через какой-то срок выходили на свободу (хотя и ненадолго), в отношении вторых делалось все возможное, чтоб они так и не вышли. В отличие от Новой Испании, где статус человека определялся пожизненно, гримаса тоталитаризма была весьма подвижной: высшие слои быстро перемещались в лагеря, и чем выше было положение человека до этого, тем ниже он падал. Теперь ясно, что положение троих наших героев было не самым плохим, но не так уж далеко от него. Хотя большинство людей оказывалось в лагерях совершенно не за что, более бесчеловечных условий их содержания мир не придумал; одетые кое-как заключенные тяжко работали в лютый мороз, толпами гибли от болезней и голода…

Глава XIX

О голоде и источнике вдохновения. — Телесное наказание. —

Пугающий соблазн. — «Это любовь». — Сговор заключенных. —

Воздух свободы. — О пользе знакомства с устройством органов. —

Ген скитаний. — Сеньор дон П. — Тейпанский облом

При произнесении Сидом последних слов старина Эбенизер неожиданно оживился, вышел из своеобразного ступора, в котором пребывал уже какое-то время, и бесцеремонно вмешался в ткань повествования.

— В этом месте, — сказал он, — я должен объявить перерыв. Мне жаль этих несчастных людей, но все это было давно; в данный же момент от голода страдает один лишь страус, заключенный в моем гараже, и я должен немедленно устранить эту несправедливость.

— Вы ошибаетесь, — с достоинством возразил Сид. — Не знаю, как мой друг, но лично я тоже голоден.

Вальд знаком подтвердил свою солидарность.