Испанский сон

— Пока что как бы особенно нечего, — развел руками Филипп. — Может, просто псих… Но когда поминают жену в контексте с «Цельным Бензином», то…

Он выразительно замялся.

— Сумму называли? — быстро спросил Эскуратов.

— Я не спрашивал.

— А звонили только тебе — или…

— Домой, насколько я понимаю, не звонили… — вслух Филипп додумал, о чем раньше не успел, — а что касается Вальда, то… ты уж извини, но чего я его буду дергать раньше времени? Тебе же без разницы, один я приехал или с ним…

— Это да, — ухмыльнулся Эскуратов. — Вообще ты правильно сделал, что приехал.

— Надеюсь.

— Что могу сказать? Будем разбираться…

— Тогда все.

— Все так все. Как проект?

— Нормально, — сказал Филипп. — Вот только…

— Что такое? — насторожился Эскуратов.

Филипп подумал — не сказать ли ему про страшного ламера? Может, быстрей заворочается… А что сказать? Он и сам толком не знает.

— Все то же, — сказал он, мысленно махнув на ламера рукой. — Если эта вонь откуда-то из наших дружных рядов… я имею в виду, из наших с вашими…

— Но в своих ты уверен?

— Как-нибудь, — ухмыльнулся Филипп. — Что делают с бензином, это для меня темный лес… но когда касается информации…

— Намек понял, — проворчал Эскуратов, — сказал, займусь… Может, еще по пять капель?

— Символически? О’кей… Знаешь, общение с тобой хорошо действует мне на нервы.

— Не врешь?

— Ей-ей. Ты излучаешь надежность, спокойствие.

— Это моя работа, — хрюкнул Эскуратов. — За нас!

Глава XXVI

Хитрости Вероники. — Запоздалое раскаяние. — Приготовление

супа. — О Фрейде, власти и наслаждении. — Радости *овых. —

«Сейчас очередь дамы». — Любящий муж

Когда Вероника впервые предложила Марине сделаться ее психоаналитиком, это показалось последней не более чем минутной прихотью, вызванной скорее всего необычными событиями того памятного дня. Однако после беседы в кафе и особенно после того, как Марина устроила собственное наказание, столь взволновавшее всех троих, Вероника возвращалась к этой теме все чаще и чаще — и настал, наконец, момент, когда она впрямую поговорила об этом с Госпожой.

Она понимала, что Зайка может отказать, а то и обусловить свое согласие чем-нибудь обременительным для Вероники — ну, например, обещанием избавить ее от сцен ревности. Поэтому она хитро завела разговор издалека, прицепилась к какой-то незначащей ерунде, довела Зайку до точки кипения (ежесекундно казня себя за это и оправдываясь перед собой тем, что согласие Зайки, в конечном счете, пойдет на пользу ей же самой), а потом, когда после бурного, примиряющего акта они обсуждали этот пизод, Вероника впрямую сказала, что неплохо бы ей заняться чем-то вроде психоанализа.

— Быть может, это разумно, — не очень-то весело сказала тут Зайка, усталая от всего, — я хорошо помню, как может достать такая проблема… Но где же ты найдешь психоаналитика? Разве они практикуют в Москве?

Вероника, по заранее разработанному ею сценарию, благоразумно удержалась от того, чтобы сразу же назвать имя Марины. Вместо этого она как бы беспечно сказала:

— Ты, видно, не читаешь газет. Кто только сейчас в Москве не практикует!

— И ты думаешь, это не шарлатаны? — спросила Зайка с сомнением в голосе. — По-моему, никому из таких нельзя доверять… а тем более, когда речь идет о вещах деликатных… и, между прочим, секретных…

— Ты права, — сказала Вероника как бы в задумчивости. — Я должна быть очень осторожна.

— Смотри, чуть что не так — сразу к черту его, этого арапа. И обязательно позвони мне перед тем, как пойдешь туда первый раз.

— Обязательно.

На том и порешили. Через несколько дней, ближе к концу тысячелетия, сделав обещанный звонок Зайке, Вероника выждала с часок, а затем выбрала большую луковицу, мелко нарезала ее и, плотно завернув в полиэтилен, поехала к подруге.

В подъезде она развернула полиэтилен и поднесла к глазам его содержимое. Нарезанная впрок луковица, конечно, действовала не то что прямо из-под ножа, но Вероника все же добилась желаемого: глаза ее потекли и, как она убедилась в зеркальце, покраснели. Она безжалостно прикончила свой изысканный макияж, размазав его вокруг глаз платочком и пальцами. Потом она бросила сверточек в урну и заспешила в лифт.

— Господи, — ахнула Ана. — Что случилось?

Вероника вяло махнула рукой.

— Ты только посмотри на себя.

Вероника посмотрелась в большое зеркало и сочла свою работу удачной — она действительно выглядела так, будто долго шла по улице и плакала, шла и плакала в три ручья, не обращая внимания на прохожих.

— Это из-за него.

— Ты в порядке? — забеспокоилась Ана. — Я хочу сказать… в телесном отношении?

— Он не трогал моего тела, — сказала Вероника тихо и как бы в прострации. — Хотя…

Она измученно покачала головой.

— Трогал! — шепотом предположила Ана.

— …наверно, лучше бы трогал.

Ана взяла ее за руку.

— Пошли в душ.

— Пошли.