Испанский сон

— Мы будем ходить, обещаю, — заспешила оправдаться Вероника, — я не буду заставлять тебя лежать со мной целыми днями все в той же постели… Ну правда. Только сегодня, прошу. Будь сегодня только моей, ладно? Необязательно новые ласки… Расскажи мне что-нибудь, милая. Расскажи что-нибудь перед сном. Почему бы тебе не продолжить ту серию, которая так драматически прервалась днем в кофейне? Помнишь? — ты говорила о Гласснере…

Вероника села на постели. Ана молчала.

— Он сделал тебе предложение, он убеждал тебя, — перечисляла Вероника, стараясь увлечь Ану, будя в ней воспоминания, — и ты, кажется, фактически согласилась, сказала, что не нужно письма в банк, что ты сама решишь эту проблему…

Рассказ Аны о банкире

— Не так, — усмехнулась Ана, — я сказала ему, что обычно я сама решаю свои проблемы, только и всего. Это я помню очень хорошо, потому что тогда я еще ничего не решила…

Да, жаркое слово прозвучало, но получить приглашение — еще не значит его принять. Простившись с Гласснером, я задумалась по-настоящему. Целый год! Как же они без меня? Конечно, ужасно интересно все это… и вообще славно бы вернуться к активной деятельности… но одно дело — трехдневный симпозиум… а год…

Вернувшись в гостиницу, я обнаружила на стойке довольно толстый пакет, переданный госпоже *овой от господина доктора Гласснера. В пакете оказалась масса общей информации о фонде, его истории, программах, участниках и так далее; затем было описание барселонского института, тоже с историческими экскурсами; описание цикла, который ждали от меня; и, наконец, пачка форм, которые необходимо было заполнить участнику проекта. Я позвонила Гласснеру, поблагодарила за пакет и обещала сообщить свое решение «as soon as possible».

Визит в банк был примечателен. Я вдруг поняла, что не знаю, как себя вести, и это случилось за десять секунд до встречи. У меня просто не было времени подумать об этом заранее. Ведь почти до самого отлета я думала, что буду не одна; меня больше занимал вопрос, как правильно построить с Владимиром Эдуардовичем отношения в поездке, нежели то, что будет после нее. Когда он объявил, что не едет, я полностью погрузилась в дела; я отправила Сашеньку к маме не перед вылетом, как было решено, а сразу же, освободив себе несколько оставшихся дней, и все равно они были сумасшедшими. В тени банковского босса я обошлась бы тремя костюмами — для доклада, для приема, для отдыха; это у меня было, я и не беспокоилась; кое-что, между нами, собиралась прикупить на месте; но когда на меня в одночасье свалилась чертова уйма представительских задач… в общем, ты понимаешь. Потому-то я и не привезла оттуда ничего — просто некогда было ходить по магазинам. Ты бы видела эти горы баулов в аэропорту, с которыми возвращались золотозубые госбанковские тетушки! В Москве тогда действительно нечего было купить, но я в своих дешевеньких дорожных шмотках и с одним-единственным чемоданом на колесиках выглядела среди них — клянусь! — как настоящая иностранка.

Итак, весь симпозиум был для меня сплошной суетой; еще и Гласснер туда же; мне опять-таки некогда было подумать о Владимире Эдуардовиче, и даже два часа в самолете, страшно усталая, я полностью проспала. Потом — Фил, Сашенька, мама… встреча с тобой… Я даже разговор с Филом отложила на денек, решила вначале встретиться с Владимиром Эдуардовичем; и только увидев перед собой приветливо раскрывающуюся дверь его кабинета, я с ужасом осознала, что совершенно не готова к этой встрече. Ну, съездила, выступила… Дальше что? Сказать — спасибо, я пошла? Идиотизм.

Он вышел мне навстречу:

«Рад видеть вас, Анна Сергеевна… прошу, прошу…»

Он опять всего лишь пожал мою руку, но при этом слегка коснулся другой рукой моего плеча — и сразу стало как-то легче. Он умел создавать нужную дистанцию. Не большую, не маленькую, а именно нужную.

«Я тоже рада вас видеть, Владимир Эдуардович».

Он усадил меня не перед письменным столом, а в слегка затененном углу кабинета, у журнального столика, и сам сел там же. Мы помолчали. Я не знала, как начать разговор — просто открыла сумку и стала выкладывать на столик всякие цюрихские бумаги, недостатка в которых не было. Я выкладывала понемножку, чтобы у него иссякло терпение и он заговорил первым.

Но он молча дождался конца бумаг, а потом спросил:

«Вам чай или кофе?»

«Мне… чай, пожалуйста». — Я произнесла эту фразу с подчеркнуто представительской интонацией, какую постоянно слышала вокруг себя на протяжении трех суток симпозиума. И дежурно улыбнулась при этом.

Он хохотнул, коротко распорядился насчет чая.

«Владимир Эдуардович, — совершенно неожиданно для себя спросила я, — неужели в банке не нашлось никого для этой очень приятной и интересной поездки?»

Он покачал головой.

«Хороший вопрос. Ну, а если я скажу, что не нашлось?»

«Я не поверю».

«Тогда что вы хотите услышать?»

«Почему вы послали меня».

«Вы мне понравились».

«Хм».

«Не только как женщина. Я знал, что вы сможете это сделать».

«Откуда вы знаете, какя это сделала?»

«Знаю».

«Вы знаете все на свете, да?»

«Почти. Не забывайте, я был педагогом».