Испорченный

Я задумчиво склоняю голову, мои глаза смотрят куда угодно, избегая смотреть на нее и в эти печальные глаза.

— Диверсия — нечто достаточно привлекательное, чтобы отвлечься от реальных потрясений, изводящих тебя глубоко изнутри.

Она кивает, но спрашивает:

— Ты так видишь меня?

Я поднимаю свои глаза на нее и обнаруживаю, что выражение ее лица наполнено подлинным любопытством, а не гневом или болью. Я качаю головой.

— Нет. Не тебя.

— Знаешь, у меня были мечты. Цели, — она улыбается, но смотрит вниз, скрывая блеск своих глаз. — А теперь, я не отличаюсь от них. Я такая же, как все те другие женщины. Борющиеся, цепляющиеся за надежду, что мы можем представлять собой нечто большее, чем вооруженную конфету для ведения бизнеса или дизайнерских инкубаторов. Что можем быть по-настоящему любимыми за то, кем являемся, а не за то, что изображаем.

Я не отвечаю, позволяя словам повиснуть в воздухе, пока они не рассеются под тяжестью боли Элли. Она встает и начинает собирать оставшуюся еду.

— Уже поздно. И тебе нужно поспать, чтобы выглядеть свежим и красивым, — подмигивает она мне, прежде чем возвращает беззаботную улыбку. Я помогаю ей выбросить мусор, пока она кладет посуду в раковину.

— Мне? Быть свежим и красивым? С чего ты взяла, что меня вообще заботит красота? — я забираю у нее помытую посуду и вытираю ее полотенцем.

— Ты шутишь, верно? — она ухмыляется, очищая сковородку. — Ты обладаешь красотой, как большинство женщин обладают обувью.

— Не разделяю твои взгляды, — и меня это не заботит. Мне абсолютно насрать на то, что считается красивым в современном обществе.

— Ну, во-первых, посмотри на это место, — говорит она, взмахом мокрой руки указывая на помещение. — Это поместье восхитительно. Как рай посреди пустыни. Оно кажется почти миражом.

Я киваю головой в знак согласия. «Оазис» — это мой оазис, мое убежище. Мое спасение от всего непрерывного самолюбования и хренотени, что приходит с удачей. Я оказался посреди пустыни — так далеко, как только мог устроиться от своего первоначального дома в Нью-Йорке — не случайно. Одиннадцать лет назад, когда я попрощался с шумом, трафиком на дорогах, пропитанных запахом мочи и дизельного топлива, я сказал себе, что никогда даже не вспомню свою старую жизнь с чувством нежности. Спустя несколько лет после этого, я нашел «Оазис» и осознал, что оказался дома.

— И, во-вторых, — говорит она, поворачиваясь ко мне, ее щеки вспыхивают розовым, — все дело в тебе.

Я ухмыляюсь и смотрю вниз, чтобы спрятать собственный румянец.

Да. Охренеть, я заливаюсь румянцем.

Всю жизнь мне говорили, что я поразительно красив, и я верил в это. Темные волосы, синие глаза и естественная загорелая кожа — я был старым добрым прототипом американского «Аберкромби». Эта теория подтвердилась вскоре после полового созревания, когда девушки постоянно не слушались своих папочек и порочили хорошее имя семьи, раздвигая ноги, стоило только подмигнуть в их направлении. Когда я был ребенком, то знал о сексе, но не интересовался им по-настоящему. До тех пор, пока моя семнадцатилетняя репетиторша по математике, Джессика, не раздела меня и не заглотнула мой тринадцатилетний член во время урока по линейным уравнениям. Благодаря акту божественного вмешательства мне удалось закончить класс с пятеркой с минусом, потому что в тот школьный год я не делал ничего, кроме как изучал каждый дюйм тела Джессики.

Тем не менее, услышать, как Эллисон только намекает на то, что находит меня привлекательным, не говоря уже о том, что красивым, заставляет чувствовать себя совершенно по-другому.

Она протягивает мне помытую сковородку, и я беру ее, даже не взглянув.

Моя рука накрывает ее.

А сейчас последует часть каждого, кляподостойного фильма для цыпочек, в котором парень и девушка мгновенно встречаются глазами и между ними вспыхивают искры. С намеком на песню Джеймса Бланта или другого сочного клише, когда они медленно придвигаются друг к другу, их губы раскрываются, готовясь к первому поцелую.

Да ну нахрен.

Видите ли, из-за подобной ерунды трудновато обзавестись настоящими, неподдельными взаимоотношениями. Вот такая ерунда дает этим женщинам ложную надежду на то, что их мужчины это не более чем ходячий член с глазами и конечностями.

Я парень; мне виднее.

И не смотря на то, что я так чертовски сбит с толку ее причудливым смехом и глупой улыбкой, что мне жуть как хочется часами прослеживать узоры ее веснушек, в то время как она будет распластана подо мной, мне хватает ума, чтобы понимать, что это реальность. Что это не какой-то там фильм, где неудачнику достается девушка, после спасения ее жизни от душевной боли. Это настоящая жизнь, а не эпизод из «Образа жизни богатых и одиноких», хороший парень не вызволяет девушку из лап ее развратного мужа.

Нет. Он учит ее, как трахать его.

Я отвожу руку назад и быстро вытираю сковородку, затем отхожу от раковины.

— Это было... весело. Спасибо за сэндвич.