Исповедь

– Да нет, просто вижу я, что человек при смерти, а из-за грехов не может расстаться с душой, вот и предложил ему: «Схожу я, Роша, в монастырь, попрошу братьев, может, кто и придет сюда».

Крестьянин опять смутился и замолчал. Но теперь монахи сами требовали продолжения. Чтоб поскорей покончить с неприятным сообщением, Лёлё спешно проговорил:

– Так вот не хочет он! Не хочет!

– Как? Почему не хочет? – изумились монахи.

– Жар у него, и сам не знает, что говорит. Не надо, говорит, мне монаха; он мне не поможет. Большой на мне грех, говорит.

– Почему не хочет? Он сказал, почему не хочет? – разом закричали монахи. Игумен, который сидел, уныло понурив голову, не произнес ни слова.

Крестьянин долго молчал – ему не хотелось выкладывать все, что сказал Роша. Но монахи пристали к нему, и волей-неволей пришлось признаться. Роша отказался от исповеди потому, что-де «у монахов ни детей, ни кола своего, ни двора, не знают они, что такое мука и грех». Что-то в этом роде.

Монахи переглянулись. А крестьянин, испытывавший неловкость, поспешил заговорить снова:

– Не умею я в точности сказать, что он говорил. Плел что-то несуразное. Одним словом, больной. Кто поймет его? А этой ночью я глаз не сомкнул. Все думаю: боже праведный, как быть, что делать. Пронял меня страх. Нешуточное дело. Ведь душа человеческая! Пойду-ка, думаю, к игумену и расскажу все как есть, сниму со своей души тяжесть. А уж он пусть делает, как бог и святые книги учат.

Крестьянин вздохнул. Монахи продолжали переглядываться. Игумен быстрым жестом положил конец общей растерянности и велел Лёлё идти во двор и там ждать, когда позовут.

Между старыми монахами тотчас же загорелся спор. Фра Никола Кезич, по прозвищу Волк, неприятным, грубым басом призывал игумена к осмотрительности. Времена, мол, неспокойные и тяжелые, этот Лёлё человек чудаковатый и недалекий, а гайдук есть гайдук. Если турки дознаются, что монахи ходили в горы и встречались с гайдуком, то гнев их падет не на Лёлё и Рошу, а на монахов и монастырь. Другие доказывали, что надо идти, – как-никак крещеный человек умирает, и притом большой грешник. Тщедушный безусый Субашич, окончивший духовную семинарию в Италии, притащил книги. Он подносил всем по очереди «Ритуал» и новое венецианское издание «Прав и обязанностей приходского священника». Фра Никола Волк не пожелал даже взглянуть в книгу, хотя Субашич совал ему ее под нос, желтым ногтем подчеркивая строки, подтверждающие его мнение.

– Я спрошу твоего совета, когда надо будет штраф платить!

Игумен молчал, и спор грозил затянуться, но тут в трапезную влетел фра Марко. Он хлопотал в кухне и последним узнал, в чем дело. Фра Марко не стал слушать ни доводов Субашича, ни предостережений Кезича, как был с засученными рукавами, оправил сутану, подошел к игумену, склонил голову и сказал твердо и решительно:

– Благослови, отец игумен, я пойду с Лёлё к тому больному.

Игумен, будто он только того и ждал, с трудом поднял свою красивую белую руку и благословил его. Все тотчас же принялись давать фра Марко наставления. Пусть выйдет на другой конец города и идет прямо к дому Лёлё, чтоб запутать следы, и главное – пусть остерегается турок. Но фра Марко снаряжался в дорогу, никого не слушая и торопясь, как на пожар. Он надел черный плащ на лисьем меху и тяжелые сапоги, гремевшие на весь монастырь. В этой одежде он казался еще крупнее и массивнее. Вороная лошадь, впереди которой степенным крестьянским шагом шел Лёлё, даже прогнулась под его тяжестью. Так они тронулись в путь, старательно обходя центр города.

Три часа поднимались в гору по каменистому склону, а потом начали спускаться по крутому берегу Бабина Потока. Шагах в двухстах под ними чернело высохшее дно ручья, усеянное большими валунами. Весной и осенью их приносит сюда ручей, который теперь, в зимнюю пору, совсем терялся среди камней и почерневших древесных стволов. На пригорке между двумя соснами показался дом Лёлё. Они остановились. Крестьянин еще раз огляделся по сторонам и дал монаху знак спешиться. Фра Марко, сгоравший от нетерпения, отказался зайти к Лёлё, завел коня в скалы и привязал его к промерзшему можжевеловому кусту. Они стали спускаться вниз по каменистой осыпи. Крестьянин шел легко и привычно, а фра Марко шагал с трудом, хватался левой рукой за острые уступы скал и громко охал. Они очутились в мрачном каменном ущелье, где даже летом не бывало травы.