Исповедь

Самолет совершил посадку на единственную бетонную полосу дальнего заполярного аэродрома. Подкатили трап. Народ засуетился, подхватил сумки, рюкзачки, авоськи и выстроился в проходе ожидая разрешения на выход. Сквозь стекло иллюминатора просматривалось желто-розовое, с башенкой и шпилем, здание аэропорта, вращающиеся антенны приводных и метео радаров, неспешно катящиеся автокары с багажом, мелкоростные кривые полярные березки. Наконец стюардесса откатила в сторону дверь и людская цепочка протянулась к трапу. Одним из последних я сошел с борта и не став ждать желтого аэропортовского Икаруса, неторопясь двинулся к аэровокзалу.

В единственной гостинице города без нервотрепки и лишних вопросов получил место в двухместном номере. Дежурная, вручая ключ, предупредила, что сосед торгует на здешнем базаре огурцами и встает очень рано, ни свет ни заря. Меня это обстоятельство не особо взволновало. Задерживаться в городе детства дольше необходимого минимума я не собирался. Все что желал, это пойти на могилу отца, найти спасенного юнгу, переговорить с ним, вместе подойти к клеветнику, набить морду и заставить напечатать опровержение в газете.

Заканчивалось короткое полярное лето, но день выдался солнечный, сухой и теплый. Оставив вещи в номере, отдал ключ администраторше и вышел на улицу, захватив с собой на случай капризов погоды сложенный в плоский пакет болониевый плащ защитного цвета, выданный однажды по вещевому аттестату. Он был удобен тем, что не занимал много места и вполне соотвествовал размерам портфеля.

На улице попытался соорентироваться, соотнося детские, смутные воспоминания с действительностью. Если отчим не ошибался, то могила должна находиться недолеко от моря, где-то в районе нависающего над входом в бухту скалистого обрыва.

Городок, с тех пор как мы уехали, отстроился, разросся. Уже не стало заметно следов пронесшейся войны, дома были отремонтированны или выстроенны заново, исчезли заборы, огораживающие пустыри, возникшие на месте сожженных зажигалками кварталов. Асфальтированные тротуары заменили деревянные мостовые. Исчезла жидкая, взбитая колесами машин и копытами лошадей грязь. Да и сами лошади перекачевали в другие края.

Восстановив в памяти ориентиры пошел в сторону порта. По всему выходило, что теперь это скорее гражданский, чем военный город — приморский город торговых моряков и рыбаков. Выпрямленные и похорошевшие улицы вели в одном направлении — к океану, к порту. Ошибиться оказалось невозможно.

В годы детства на каждом шагу мелькали морские бушлаты, бескозырки, черные офицерские и мичманские шинели, золотые — строевые и серябряные — береговых службы, погоны. Теперь вдоль тротуаров дефилировала обычная городская публика, разве чуть более модно, по-заграничному одетая. Морская форма встречалась редко и люди в ней оказывались при приближении, в основном, моряками торгового флота или курсантами мореходки.

Вышел к порту, поглазел словно в детстве на швартующиеся в гавани пароходы, на ржавые, избитые волнами северных морей, пузатые бока танкеров и сухогрузов, на якоря торчавшие из клюзов, на снующие по рейду вечно озабоченные буксиры и катера.

У входа в порт, в ларьке, продавались сигареты, газеты, мелкие сувениры. За прилавком сидел старик в сером плаще, наброшенном поверх свитера и скучал в ожидании покупателей. Похлопав себя по карману обнаружил, что оставил сигареты в портфеле. Присмотрелся и обнаружил в окошке ларька стандартный для всей страны набор болгарских сигарет.

— Тушку и спички.

— Может возьмете зажигалку? Появились газовые. Совсем как Ронсом.

— Можно попробывать?

— Пожалуйста.

— А как работает? Народ не жалуется?

— Да нет, пока вроде жалоб нет. Вот и газовые балончики для заправки. Берите, не пожалеете.

— Возьму. Дайте еще местную газету.

— Попросили бы центральную — не дал, все раскупили, а местную — всегда пожалйста. С вас одиннадцать пятьдесят — за сигареты, зажигалку, баллончик и газету.

— Спасибо.

— Надолго к нам?

— Думаю нет.

— А я было подумал, что в пароходство устраиваться. Показалось, уволенный в запас летчик. Смотрю канты голубые.

— Бортинженер.

— Впервые в нашем городе?

— Родился здесь во время войны. Отец тут похоронен. Отчим воевал. Вот он действительно был летчиком. На Каталине летал.

— Помню, помню… базировались они в гидропорте. Хорошие, надежные самолеты. Мазурук, кстати, тоже на них летал. А отец кем воевал?

— Катерником. Ходил на торпедных катерах. Погиб, будучи командиром звена. Прикрывал отход ведомых. Его мессера потопили.

— Это когда немецкую подлодку на корм рыбам запустили?

— Точно. Вы… помните?

— Припоминаю… — Замявшись на секунду, промолвил старик. — Я-то помню, еще несколько человек. Вот и вся память. Так ты его сын будешь?

— Сын.

— Что же ты, сын, раньше не приезжал? Цветочки на могилку отца не положил?

— Так жизнь сложилась. — Мне не хотелось, да и неловко было посвящять постороннего человека в семейные тайны.

— Не долетал до наших краев, значит?