Исповедь гипнотизера

Во втором классе уверял меня, будто отлично помнит, как его зачинали (подробное захватывающее описание) и даже как жил до зачатия, по отдельности в маме и папе. "А до этого в бабушке и дедушке?" — спросил я наивно-материалистически. "Ну нет, — ответил он со снисходительной усмешкой, — в бабушек и дедушек я уже давно не верю, это пройденный этап. В астралы родителей меня ввела медитация из Тибета, знаешь, страна такая? Там живут далай-ламы и летучие йоги". — "А что такое астралы? Это самое, да?" — "Дурак. Это то, что остается у привидений, понятно?" — "Сам дурак, так бы я и сказал. А мордитация? Колдовство, что ли?" — "Медитация?.. Ну, приблизительно. Сильный астрал может повлиять на переход из существования в существование. До этого рождения я был гималайской пчелой". — "А я кем?" — "Ты?.. Трудно… Может быть, одуванчиком".

— И о переселении душ успел начитаться?

— Книги работали в нем как ядерные реакторы. Очень быстро сообразив, что бесконечными «почему» от взрослых ничего не добьешься, пустился в тихое хищное путешествие по книжным шкафам. Скорочтению обучаться не приходилось, оно было в крови — ширк-ширк! — страница за страницей, как автомат, жуткое зрелище. И пока родители успели опомниться, вся скромная домашняя библиотека была всосана в серое вещество. Впрочем, не исключено, что у Академика мозги имели какой-то другой цвет, может быть, оранжевый или синий (шучу, конечно)…

На всякого взрослого он смотрел прежде всего как на возможный источник книг и приобрел все навыки, включая лесть, чтобы их выманивать, хотя бы на полчаса.

Тексты запоминал мгновенно, фотографически. "Пока еще не прочел, только запомнил, — сказал он мне как-то об одной толстой старинной книге по хиромантии, — пришлось сразу отдать".

Кто ищет, тот найдет, и ему везло. Подвернулась, например, высшей пробы библиотека некоего Небельмесова Ксаверия Аполлинарьевича, соседа по той же квартире. Одинокий очкастый пожилой дяденька этот не спал по ночам, был повышенно бдительным, писал на всех кляузы с обвинениями в злостном засорении унитаза и прочем подобном. Притом страстный библиоман. Маленький Клячко был, кажется, единственным существом, сумевшим расположить к себе эту тяжелую личность. Сближение произошло после того, как Академик подарил Небельмесову "Житие протопопа Аввакума" с неким автографом, извлеченное в обмен на ржавый утюг из утильной лавки.

— «Житие» за утюг?..

— Да, в те времена утильные лавки были что надо, и Кляча, не кто-нибудь, открыл это золотое дно… Сам-то он, как вы уже поняли, в приобретении книг не нуждался. Они питали друг к другу обоюдную стыдливую нежность; на какое-то время Ксаверий вроде бы даже перестал склочничать. Но когда и этот источник питания был исчерпан, юная ненасытность обернулась неблагодарностью: Академик не только перестал посещать Небельмесова, но и написал на него сатирическую поэмку «Ксавериада», которую показал, правда, только мне, а потом спустил в унитаз и тем, конечно же, засорил…

— А кто вычистил?

— Я.

— ?..

— Академик руководил.

— То есть? Стоял над вами и давал ценные указания?

— Хотел сам, но я не позволил. Засорение-то, если уж вам это интересно, произошло по моей вине. Пока он читал мне свое произведение, я давился от хохота, а потом вдруг мне стало ужасно жалко Ксаверия, и я заявил, что ничего более скучного в жизни не слышал. Кляча побледнел, замигал, бросился в коридор, я за ним, он распахнул дверь уборной, бросил в зев унитаза скомканные на ходу листки, спустил воду, унитаз вышел из берегов…

ПИ-ФУТБОЛ И ЭНОМ

..Жаркий май позвал нас в Измайлово. Мы сбежали с уроков и валялись на траве, купая в солнце босые пятки; вогруг нас звенела и свиристела горячая лень.

— Нет, это еще не то… Это все только техника и слова, — говорил он с неправильными паузами, не переставая вглядываться в шебуршащую зелень, — а будещее начнется… когда люди научатся делать себя новыми… Менять лица, тела, — смотри, муравьи дерутся, — характеры, все-все-все… Уже помирились, гляди, напали на косиножку… Сами, кому как хочется. Чтобы быть счастливыми. Эта жизнь будет смешной, будет музыкой… А ты можешь быть счастливым, Кастет. Стрекозус грандиозус…

— Улетел твой стрекозявиус. Почем ты знаешь, буду или не буду?

— Ты можешь понимать. Смотри, а это богомол. Ты умеешь развиваться… А это у него рефлекс такой на опасность… А кто развивается, на того обязательно находит какая-нибудь любовь.

— Ну и зачем, сколько времени он так проваляется? А может, я не хочу развиваться. И никакой этой любви не хочу.

— Обморок, ложная смерть, вроде спячки. Притворяется неодушевленным… Мы тоже так, в другом смысле. Ты не можешь не развиваться.

— А ты?

— Я?.. Я хотел бы свиваться.

— Свиваться?..

— Я имею в виду развиваться внутрь. Смотри, смотри, это тля…

Все, что он говорил, было забавно и по-детски прозрачно лишь до какого-то предела, а дальше начиналось: один смысл, другой смысл…