Испытание на прочность: Прощание с убийцей. Траурное извещение для знати. Выход из игры. Испытание на прочность.

Когда я был с ней, никто не смел к ней прикасаться, я стал телохранителем, от чьих зорких глаз ничего не ускользало. Я видел мужскую руку под столом у нее на коленке и как она тогда, бросив на меня взгляд, подставкой для пива отталкивала эту мужскую руку. Она выяснила, когда вновь откроется гимназия, ни в коем случае не желая, чтобы я пропустил начало занятий. Она больше моего мечтала об аттестате зрелости — наконец-то черным по белому иметь в ящике гарантию лучшей жизни. Со своей стороны она тоже меня охраняла, чтобы со мной, упаси бог, чего не стряслось. Она запретила мне воровать с поездов предназначенный французам трофейный уголь, когда состав иной раз на несколько минут останавливался, дожидаясь зеленого света. Я стал вдруг слишком хорош для этого, не те у меня руки, чтобы делать грязную работу, считала она, а еще она боялась, как бы я, если поезд резко тронется с места, не попал под колеса. Это был ее кошмар: я, обезглавленный, на рельсах, меня приносят домой, а голова моя в мешке из-под угля. У нас не было муки, и мы ездили на велосипедах на убранные поля и ножницами срезали колоски со снопов, пшеницу и рожь, увозя на руле полные кожаные сумки. Зерно мы мололи в кофейной мельнице. Парочка одичавших бродяг, двое воришек. Все это она проделывала вместе со мной, словно в доказательство, что без него нам живется лучше.

На велосипедах мы навестили в городе своих бывших соседей. Улица шла рядом с одноколейной железной дорогой. Некоторое время я было поверил в слух, который распространили соседи: мимо, на запад, проезжал транспорт с пленными, и составу пришлось остановиться посреди перегона. Из оконцев теплушек махали, и они будто бы вдруг увидели его, он им помахал. Он жив. Пока она считала, что он в один прекрасный день может явиться домой, она не позволяла другим мужчинам прикасаться к себе, разве что танцевала с ними. Эдмунда в бессознательном состоянии спихнули в ванную комнату местной больницы, где он и умер от своего рака желудка. Я все еще спал в супружеской кровати, по привычке, а может, потому, что не хотел оставлять ее, одинокую и униженную, в пустой кровати дубового дерева. Последняя попытка внести ясность: как-то воскресным утром мы поехали поездом на его бывший пограничный пост. Отец там подружился с одним эсэсовцем, который взял жену из местных, и женщины тогда тоже познакомились. Тот эсэсовец спасся, и за утренним кофе мать, смущаясь, словно отец много лет назад от нее сбежал, спросила:

— Вы не видели моего мужа?

Последний, кто видел его живым, был этот отец семейства в галстуке и воротничке, он сказал, что все произошло очень быстро. Сначала окоп обстреляла артиллерия, а потом проутюжили танки, большинство были убиты или попали в плен. Но один взвод ушел. Он видел, как отец и еще несколько человек бежали из окопа. Вероятно, пробились к близлежащему лесу.

Мы поблагодарили за кофе и поехали домой. Она все еще боялась: а вдруг он даст знать о себе. Лишь когда к ней посватался бакалейщик, она все взвесила и обратилась к властям за официальным подтверждением его смерти. Но бакалейщик скоро ей опостылел, потому что захотел спать с ней в кровати дубового дерева. Однажды она привела его к нам домой, меня снова переселили в соседнюю комнату. И вдруг она выходит полуодетая из спальни, садится в ногах моей кровати и ждет, чтобы этот мужчина оделся. Мы оба молча ждали стука входной двери, которую он в бешенстве захлопнул. Она сказала, что у нее онемели руки, пальцы совсем холодные, а эта свинья никак не желал понять, что у нее руки онемели. Все эти годы я ни разу не видел, чтобы она плакала, даже тайком, в подушку, она себе этого не позволяла.

Она гордо, без слезинки, терпела ту ложную жизнь, которой сама себя подчинила. Никогда не ходила на воскресную мессу. Она не желала, чтобы ее видели среди чванных воскресных христиан. А я ходил на мессу, чтобы иметь друзей. Воскресный покой, песнопения, что-то эротическое в самом церковном убранстве, мнимая близость бога, приподнятое настроение, все это чисто по-католически, после заключительного хорала футбольные команды бежали на поле возле церкви, и флюгер-петушок на церковной башне приветствовал спорт и религию. Если кто-нибудь в деревне умирал, священник в белой кружевной накидке шел со служкой к умирающему. Священник, подобно магу, нес перед собой в обеих руках под светлой салфеточкой тело Христово, а служка левой рукой заглушал колокольчик, временами, когда рука расслаблялась, слышалось легкое бренчание. Однажды ранним утром я с ними повстречался. Я шел к трамвайной остановке, чтобы ехать в школу. Когда тело Христово поравнялось со мной, я не преклонил колена. Огромный священник в огромной кружевной накидке остановился и грозно посмотрел на меня из смертоносного тумана, я споткнулся, задрожал и помчался к остановке. Обслужив умирающего, священник зашел к матери и стал было ее укорять. Ей помогла охватившая ее холодная злость.

— Если вы проходите мимо с причастием, так ему что же, из-за этого пропускать трамвай? У вас своя работа. А он ходит в гимназию.