Испытание. По зову сердца

— Кто-то в огороде ворочается, — сообщила с порога Устинья.

— Ворочается? — повторили все разом.

Михаил Макарович, надевая пиджак, попросил девушек пойти посмотреть, где ему пройти незамеченным, а сам выскользнул в сени и притаился за дверью.

Через несколько минут Вера и Аня ввели Василия.

— Михаил Макарович! — окликнула Вера. — Это Клим!

— Клим! Здравствуй, Климушка! Дорогой мой!

Василий схватил руку неизвестного человека и с юношеским жаром пожал ее.

А Устинья вышла на улицу, снова зашла за угол и, облокотившись на изгородь, зорко смотрела по сторонам, прислушивалась к малейшему шороху. На горе мелькнул кто-то, перебегая дорогу, и вскоре около забора послышались торопливые шаги. Устинья вышла на улицу как бы невзначай. Она узнала Лиду.

— Тетя Устинья? Это вы?

— Я, — отозвалась Устинья. — Чего тебе, девка, не спится-то?

— Бегу к Надьке. На том конце облава.

— Облава? — спокойно повторила Устинья. Но когда Лида потонула в темноте ночи, она бросилась в избу и, распахнув дверь, сдавленным голосом проговорила:

— Облава!

— Ну, Клим, идем! — сказал Михаил Макарович.

Наскоро попрощавшись, они вышли из дома.

Девушек Устинья на улицу не пустила.

Они долго стояли в сенях, пока в соседнем доме не послышался грозный стук в двери.

— Ложитесь, девки! — Устинья взяла под руки Веру и Аню и втолкнула их в избу.

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ

Вера вышла из гумна вся потная. Лицо было в паутине. Она пристально посмотрела на черные шапки смородиновых кустов, в которых на страже сидела Аня.

— Передала? — спросила Аня.

— Передала, — со вздохом, словно сбросила тяжелую ношу, прошептала Вера. Сегодня она сообщила «Гиганту», что одна гитлеровская пехотная дивизия выведена с передовой и сосредоточена в лесу, в пяти километрах северо-восточнее станции, и что эта дивизия будет отправлена на Орел.

— Идем, — прошептала Вера. Но пошла не к дому, а вниз, к реке. Там, у обрыва, в кустах молодого ольшаника, она опустилась на траву, потянув за собой и Аню. Чтобы лучше видеть тропку, легла лицом к дому.

— Ты чего? — всполошилась Аня. — Идем домой! Завтра ведь чуть свет на кухню.

— Дай отойти немного, — ответила Вера и прижала ее руку к своему сердцу, которое, словно молоточек, сильно стучало в ладонь Ани.

— Что-нибудь страшное? — спросила Аня.

— Фрицы кричат о каком-то новом «блицкриге». Захлебываясь, орут, что к осени возьмут Москву и закончат войну...

— Брехня! — прервала Аня.

Вера сжала ее руку и повторила:

— Брехня.

Однако ее волновало другое, чего она не сказала Ане и о чем решила до поры до времени молчать. «Раз фашисты взяли Барвенково и Изюм и форсировали Оскол, — думала Вера, — значит, они наступают на Ворошиловград... Так же они могут наступать на Москву. Что все это значит?..»

— А как под Харьковом? — прервала ее думы Аня.

— Под Харьковом наши приостановили наступление... Но, кажется, отходят (она наверняка знала, что отходят). Теперь, — продолжала с горечью Вера, — предатели и их прихвостни поднимут головы, маловеры качнутся в их сторону, и вся эта орава обрушится на честных людей. Староста и вислогубый открыто разделаются с любым, кто у них на подозрении. Вот что страшно, Маша... Эх, если бы мы не были связаны по рукам и ногам нашим делом!..

Вера прильнула к Ане, а в ее мозгу одна за другой неслись тревожные мысли: «Что делать? Чем ответить обер-фельдфебелю на то, что он заставил их работать на кухне своего батальона? Как быть с Лидой, предложившей ей «сыпануть в котел фашистам какой-нибудь отравы»?»

Аня, как бы читая эти мысли, прошептала:

— Крепись, Настя. Крепись, дорогая! Будет и на нашей улице праздник.

Невеселыми возвращались домой.

На востоке раскатились далекие взрывы, и на Веру нахлынули думы об отце. С того времени, как они расстались, о нем ничего не было слышно. В народе болтали, будто немецкое радио сообщило, что какая-то дивизия большевиков прорвалась через Варшавское шоссе на Фомино и Зайцеву гору и что на выручку к ней двинулись еще четыре дивизии, но немцами они были остановлены, а дивизия окружена и полностью уничтожена...

* * *

— Девки, вставайте! На работу пора, полуношницы! — Устинья из печи вытащила чадившую сковородку и сбросила с нее в глиняную чашку картофельные оладьи. — Ешьте, пока горячие.

Девушки соскочили с кровати и бросились к окну. По стеклам стекали капли моросящего не по-весеннему дождя.

«Погодка нелетная», — огорченно подумала Вера.

На работу они опаздывали, поэтому не шли, а бежали.

— Бегите, бегите! — кричала им попавшаяся навстречу с ведрами на коромысле Лида. — Может быть, Гитлер вместо деревянного номера по железной бляхе повесит!

У забора из колючей проволоки они замедлили шаг: у ворот, прислонившись к столбу, стоял солдат.

— Хальт! — Солдат показал налево, где под березами стояли автомашины, и приказал по-немецки залезать в кузов и ждать.

Не желая выдавать знания немецкого языка, Вера и Аня в один голос заговорили, мотая головами:

— Мы не понимаем!..

Солдат повторил приказание, на что девушки только мотали головами и разводили руками, повторяя: «Вас? Вас?»