— Думаю, она мне симпатизировала, потому что я умела мыслить самостоятельно, к тому же она знала, что ненадолго задержится в этом мире — у нее была быстро прогрессирующая саркома, и поэтому в жизни ее сына должна была появиться женщина. По крайней мере, я была уверена, что она рассуждает именно так… А теперь послушай меня: если ты думаешь, что Пелхэм — это глухое захолустье, тебе следовало бы увидеть его в 1953 году. Миссис Верн была очень проницательна, и она сразу поняла, что я нахожу Пелхэм таким же привлекательным, как пожизненный приговор. Но в тот день, когда Джордж собирался везти меня обратно в Портленд, она попросила сына исчезнуть на часок, усадила меня в так называемом кабинете — она чтила традиции Новой Англии — и предложила сделку: если я выйду замуж за Джорджа, перееду в Пелхэм, нарожаю ему детей и сохраню род Вернов, она подарит мне библиотеку. Да-да, у меня появилась возможность стать хозяйкой собственной библиотеки. До этого времени в Пелхэме имелось всего три стопки книг, которые валялись в подвале епископальной церкви. Она же предложила отреставрировать здание, где мы сейчас находимся — бывший продуктовый склад, — и пообещала подарить мне десять тысяч долларов на приобретение книг. У нее были кое-какие накопления, которые она хотела потратить так, чтобы они не осели в карманах налоговиков, а библиотека была предприятием, не облагаемым налогом. Она
Семейная жизнь с Джорджем обернулась невыносимой скукой. Мало того что он оказался прижимистым, так еще и скрытым алкоголиком — постоянно припрятывал бутылки со спиртным и потихоньку накачивался в течение дня. Дети, о которых Эстель мечтала, так и не родились («Я часто думала — не в виски ли дело?»). Они быстро отдалились друг от друга, а когда спустя два года после их свадьбы умерла старая миссис Верн, каждый стал жить своей жизнью.
— Меня все это не слишком угнетало. Потому что миссис Верн сдержала слово насчет библиотеки. Она даже использовала свое влияние на местную администрацию и добилась финансирования на развитие библиотеки и содержание штата сотрудников. А в этом году, когда демократы наконец выиграли местные выборы в Бриджтоне и окрестностях — а мы у них проходим именно как
Эстель задала мне кучу вопросов, начиная с моих предпочтений в литературе. Она одобрила мою любовь к Флоберу и Эдит Уортон и удивила, сказав, что книгу моего отца о Джефферсоне всегда рекомендует тем, кто просит «что-нибудь об отцах-основателях». Она призналась, что, переехав в Пелхэм, тоже с трудом привыкала к местным нравам:
— Меня воспринимали как чуждый элемент, развращающий юные умы Пелхэма — хотя их здесь не так уж много — романами вроде «Нагие и мертвые» Нормана Мейлера. Прошло года два, прежде чем я стала для них своей.
— Значит, мне придется жить в статусе аутсайдера до самого отъезда будущим летом.
— Пойми, я не хочу навязывать тебе необоснованный пессимизм, но так уж здесь заведено. В Пелхэме с подозрением относятся ко всем, кто не из Пелхэма, пока они не проживут достаточно долго, чтобы стать теми,
Работа полностью устраивала меня — с половины десятого до двух, пять дней в неделю, с зарплатой в 60 долларов. Столь скромная сумма меня не смущала. Работа была для меня стимулом встать утром и сосредоточиться на чем-то еще, помимо ухода за ребенком. Теперь я знала, что не создана для роли домашней наседки, маленькой женушки и матери, в то время как без работы чувствовала себя всеми забытой, запертой в четырех стенах. О, как бы рассмеялась моя мама.
— Конечно, тебе понадобится кто-то, кто мог бы присматривать за ребенком, пока ты на работе, — сказала Эстель. — И хотя я знаю, что она не самый чуткий человек на нашей планете…
— Как вы можете такое говорить?! — рассмеялась я.
Тем же утром я заглянула в офис мужа вместе с Джеффри. Медсестра Басс сидела за стойкой регистратуры. Как всегда, она встретила меня прохладно.
— Я устроилась на работу в библиотеку, — сказала я.
— Ага, — с энтузиазмом откликнулась она.
— И я бы хотела поговорить с вашей мамой насчет Джеффри.
— Заходи вечером, — предложила она.