— Для женщины красивой никогда не бывает поздно пробудить в мужчине любовь, — возразил баронет, и оба они немного по этому поводу пошутили. Они приближались к Приюту Дафны; потом зашли внутрь и сидели там, наслаждаясь прохладой летнего вечера.
Баронет был, по всей видимости, в шутливом настроении, в то время как собеседницу его влекло к серьезному разговору.
— Я буду снова верить в рыцарей короля Артура, — сказала она. — Когда я была девочкой, я о таком мечтала.
— И что же, рыцарь этот странствовал в поисках Святого Грааля[37]
?— Если хотите, да.
— И выказал хороший вкус, свернув в сторону ради более реальной святой Блендиш?
— Конечно же, вы ведь даже не в состоянии представить себе, что все могло сложиться иначе, — вздохнула леди Блендиш, начиная раздражаться.
— Я могу судить только по нашему поколению, — сказал сэр Остин, почтительно склонив голову.
Леди Блендиш поджала губки.
— То ли мы, женщины, обладаем большим могуществом, то ли вы, мужчины, очень слабы.
— И то и другое, сударыня.
— Но каковы бы мы ни были — пусть даже мы гадкие, да, гадкие! — мы любим в мужчинах и прямоту, и силу, и душевное благородство, и когда мы встречаем в них эти качества, мы бываем верны и готовы умереть за них… да, умереть. Но что там говорить! Мужчин вы знаете, а женщин нет.
— Наделенные такими достоинствами рыцари, смею заметить, должны быть людьми молодыми, не так ли? — спросил сэр Остин.
— Старыми или молодыми, все равно!
— Но если они стары, то вряд ли они будут способны на подвиг?
— Любят их такими, какие они есть, а не их деяния.
— Ах, вот оно что!
— Да, вот оно что, — сказала леди. — Разумом можно подчинить женщин, сделать их рабынями; что же касается красоты, то они поклоняются ей, пожалуй, не меньше, чем вы. Но чтобы полюбить и выйти замуж, они должны повстречать человека благородного.
Сэр Остин задумчиво на нее посмотрел.
— И вам, что же, встретился в жизни рыцарь, о каком вы мечтали?
— В ту пору нет, — она опустила глаза. Все было разыграно как по нотам.
— И как же вы перенесли постигшее вас разочарование?
— Я мечтала о ребенке. В тот самый день, когда на меня надели длинное платье, я пошла к алтарю. Я не единственная девушка, которая за один день сделалась женщиной и отдала себя живоглоту, вместо того чтобы ждать настоящего рыцаря.
— Боже милосердный! — воскликнул сэр Остин. — Сколько тягот достается на долю женщин!
Тут они поменялись ролями. Леди повеселела, меж тем как баронет сделался серьезным.
— Видите ли, такова наша доля, — сказала она. — И у нас есть свои развлечения. Если мы исполняем свой долг — производим на свет детей, то это, как и сама наша добродетель, за все нас вознаграждает сполна. К тому же, как у вдовы, у меня есть поразительные преимущества.
— И чтобы сохранить их, вы решили остаться вдовой?
— Ну конечно, — ответила она, — мне не приходится заботиться о том, чтобы латать и сшивать из кусков ту тряпку, которая в свете зовется репутацией. Я могу сидеть целыми днями у ваших ног, и до этого никому нет дела. Разумеется, и другие поступают так же, но то — женщины эксцентричные, они эту тряпку выкинули вон.
Сэр Остин придвинулся к ней ближе.
— Из вас вышла бы замечательная мать, сударыня.
В устах сэра Остина слова эти означали, что он действительно ухаживает за нею.
— Какая жалость, — продолжал он, — что вы ею не стали.
— Вы так думаете? — спросила она смиренно.
— Мне бы хотелось, — снова заговорил он, — чтобы у вас была дочь.
— Вы что, сочли бы ее достойной Ричарда?
— Наши крови, сударыня, тогда бы слились воедино!
Леди стукнула зонтиком по носку.
— Но я ведь уже мать, — сказала она. — Ричард — это мой сын. Да! Ричард — это мой мальчик, — повторила она.
— Зовите его нашим сыном, сударыня, — любезно добавил сэр Остин и наклонил голову, готовясь услышать из ее уст слово, которое она, однако, решила то ли вообще не произносить, то ли отложить до другого раза. Взгляды их устремились на догоравший закат, и тогда сэр Остин сказал:
— Если вы не хотите произнести слово «наш», то я это сделаю сам. И коль скоро у вас есть, как и у меня, притязания на Ричарда, то я хочу рассказать вам, какой замысел у меня недавно возник.