Испытание Ричарда Феверела

— Послушайте, что я вам скажу, сэр, — сказал фермер, — это никакая не тайна, а ежели это даже и тайна, то не знаю, почему я обязан ее хранить. Воспитание у вас, видите ли!.. — фермер растянул это слово так, будто ему надо было описать, как выглядит змея. — Вы же совсем не такой, как другие. Тем лучше! Вы храбрый молодой человек. И папенька ваш вправе вами гордиться. Так вот, сэр, благодарить мне его за это надо: он проведал про вас и про Люси и, понятное дело, слышать об этом не хочет, да и я тоже. Я с ним видался. И мне, надо сказать, все это не нравится. Это моя девочка. Мне ее отдали на попечение. И она из благородной семьи, сэр. Знаете, я вам скажу, немного вы найдете девушек, чтобы за ними так смотрели, как я за моей Люси! Ну так вот, мастер Феверел, одно из двух: либо вы, либо она — одному из вас здесь не бывать. Так нам было сказано. А что до Люси, то я уверен, что она не меньше печется о вашем воспитании, чем папенька ваш: она говорит, что уедет и не будет писать и расстанется с вами навсегда, только бы вашему воспитанию не мешать. И слово свое она сдержала, не правда ли? На нее можно положиться. Что скажет, то и сделает! Она у меня благородная! Так вот, поступите и вы так же, сэр, и я вам спасибо скажу.

Бросив лист бумаги в огонь, мы видим, как он постепенно буреет от жара, а потом бывает охвачен пламенем; нечто похожее происходило и с душою нашего влюбленного, когда он слушал фермера Блейза.

Гнев его не нашел себе выхода в словах, он как бы сгустился и ушел вглубь.

— Мистер Блейз, — сказал он, — это очень хорошо, что люди, на которых вы намекаете, проявляют обо мне такую заботу, но я теперь уже в том возрасте, когда должен думать за себя сам и поступать так, как хочу. Знайте, я ее люблю! — он переменился в лице, каждый мускул на нем дрожал.

— Ну что же, — успокоительно произнес фермер, — все мы, когда молоды, любим — не ту, так другую. Так уж повелось!

— Я люблю ее! — на этот раз прогремел юноша: чувство его было так велико и так его захватило, что, признаваясь в нем, он уже не испытывал ни тени стыда.

— Скажите мне, фермер! — тут все в нем стало тихой мольбою, — скажите, вы ведь привезете ее домой?

Лицо фермера Блейза приняло странное выражение. Он спросил, для чего ему это делать, как же тогда быть с обещанием, которое он просит Ричарда дать? Но разве мало того, что уже было сказано: он ее любит! И не может понять, почему ее дядя тут же не пошлет за ней, чтобы они скорее могли быть вместе.

— Все это хорошо, — согласился фермер, — но к чему же это в конце концов приведет? Что будет потом? Все любовь да любовь! Не слишком ли тут много любви! — сурово добавил он.

— Так, значит, вы отказываете мне в этом, фермер, — заключил Ричард. — Значит, винить в том, что ее держат теперь где-то далеко от меня, я должен не их… не этих людей, а вас. Это вы не хотите взять ее обратно домой, хоть я и говорю вам, что люблю ее больше жизни?

Теперь фермер Блейз должен был отвечать ему прямо: у него были на это свои доводы, свои причины. А дело было в том, что в опасности была ее репутация, и один господь знает, не грозит ли теперь опасность ей самой. Он говорил спокойно, откровенно и не без чувства собственного достоинства. О самом Ричарде он отзывался с похвалой, но молодость есть молодость, а только сыну баронета никак не пристало жениться на племяннице фермера.

В первую минуту сын Системы его не понял. А как только понял, вскричал:

— Фермер! Если я вам дам слово чести и поклянусь перед господом, что женюсь на ней, как только достигну совершеннолетия, вы ее сюда привезете?

Сказано это было с такой страстью, что, пытаясь немного его успокоить, фермер неуверенно покачал головой, глядя на решетку камина, и сделал медленный выдох. Медлительность эта приободрила Ричарда: мелькнула какая-то слабая надежда.

— Значит, это вовсе не потому, что вы настроены против меня, мистер Блейз?

Фермер утвердительно кивнул головой.

— Это потому, что мой отец против меня, — продолжал Ричард и принялся доказывать, что любовь священна и никакой отец не властен напрочь и навсегда обуздать чувства сына. Но приводить холодные доводы значило сойтись с фермером на открытом месте, где тот мог одержать над ним верх, и, боясь, как бы этого не случилось, юноша снова дал волю страсти, и страсть помчала его вперед. Он принялся рассказывать, как Люси любит его и как много она для него значит. От жизни он переходил к смерти, а от смерти — к жизни, в потоке низвергаемых им слов были и проклятья, и жалостная мольба. Может быть, он даже чем-то и растрогал сердце флегматичного старого англичанина, так пламенны были его речи, так жертвенно он поступался своей гордостью.

Фермер Блейз пытался его успокоить, но все было напрасно. Юноша хотел одного — вернуть похищенное сокровище.

Фермер потянулся за трубкой, верной утешительницей своей в минуты тревоги.

— Теперь можно курить и здесь, — сказал он. — При ней не курил. Уходил на кухню. Вы позволите?