Испытание войной

Перманентная организационная расслабленность наложила отпечаток на российскую военную теоретическую мысль, которая забраковала (возможно, правильно по отношению к русской армии, - вспомним М.А. Бакунина) блицкриг как способ ведения боевых действий. Но вряд ли целесообразно игнорировать то, что удавалось армиям других стран.

Высшее командование Красной Армии сумело к середине Великой Отечественной войны в полной мере овладеть искусством маневренных операций стратегического масштаба. К началу 1943 г. советское полководческое искусство практически сравнялось с немецким, а с лета 1943 г. явно превзошло его. Но не следует забывать, что к ноябрю 1942 г. немцы на Восточном фронте оккупировали территорию, равную трем Франциям, и вывели из строя около 10 млн советских солдат, что равно примерно трем французским армиям 1940 г. За это время было подбито около 35 тыс. танков и столько же самолетов, что в 8-10 раз превышало силы Франции и ее союзников в 1940 г. Но людские и материальные ресурсы Советского Союза позволили продолжать войну, так что возможности учиться военному искусству у советского командования были почти неограниченные. Солдат такую "учебу" вытерпел, но лишь к 1943 г. была преодолена порочная тактика атак живыми волнами. Хотя немецкий генерал Ф. Меллентин утверждал: "До самого конца войны русские, не обращая внимание на огромные потери, бросали пехоту в атаку почти в сомкнутых строях" (с. 245){6}. Но если такие атаки и практиковались дальше, то, во всяком случае, не повсеместно.

Ф. Меллентин отметил и другую напасть, свойственную командованию Красной Армии и подтверждаемую во многих мемуарах: "У русских была одна тактическая ошибка, которую они так и не смогли искоренить, несмотря на жестокие уроки. Я имею в виду их почти суеверное убеждение в важности овладения возвышенностями. Они наступали на любую высоту и дрались за нее с огромным упорством, не придавая значения ее тактической ценности" (с. 246){6}.

Здесь подмечена существенная черта "фронтального мышления" - атаковать то, что маячит перед глазами. В стратегическом масштабе это выражалось в упорном и дорогостоящем добивании уже неопасного в оперативном значении противника. Так было с армией Паулюса, остатками немецких войск в Восточной Пруссии или на польском побережье. Но в данном случае вина лежала не столько на фронтовом командовании, сколько на Сталине как Верховном Главнокомандующем и отчасти Генштабе, нередко вынужденном следовать за оперативным мышлением вождя.

Несомненно, сильной стороной высших командных кадров Красной Армии, в отличие от царской, была их высокая степень обучаемости. К 1943 г. они в своей массе научились воевать, тогда как царские генералы демонстрировали отсутствие полководческих способностей на всем протяжении войн начала XX в.

Но кристаллизация военного искусства командования Красной Армии происходила медленно и противоречиво, чего до сих пор не хотят видеть многие военные историки. "Мы можем гордиться блестящими хрестоматийными операциями, такими как Курская, Белорусская, Берлинская и другие", - уверяет генерал-полковник Ю. Горьков в книге "Кремль. Ставка. Генштаб" (с. 18){9}. Как раз в планах Курской и Берлинской операций предусматривались шаблонные лобовые удары, и лишь обстановка вынуждала идти на маневр.

Эта кристаллизация была отягощена как родовыми недостатками российских традиций военной школы, так и крайне негативным влиянием субъективного фактора - воли Сталина и его фаворитов.

Сталину очень повезло, что он не успел до конца истребить все самое яркое и талантливое в армии. Рокоссовского выпустили из тюрьмы в 1940 г., Мерецков побывал в застенках НКВД осенью 1941 г. и уже оттуда поехал спасать Карельский фронт. Жуков избежал ареста в 1938 г., попросив помощи у хорошо знавшего его Тимошенко. А теперь попробуем представить 1941 год без Жукова, Рокоссовского, Лукина... Удалось бы тогда отстоять Ленинград и Москву "сталинским соколам" Ворошилову, Жданову, Мехлису, Буденному, Тимошенко, Кулику?