Испытание временем

Никто не заметил мужичка на дороге. Он стоял у межи, согбенный, печальный, роняя слезы в истоптанную рожь.

Я опускаюсь на пень срубленного дерева, закрываю глаза, и видится мне снежная равнина, окутанная метелью, вдали опушка леса, за лесом городок. Мороз несется по открытому полю, сковывает меня, мальчишку, холодит стынущее тело. Окоченевшие ноги едва ступают, слезы закрыли свет, мысль бьется, как сердце в груди: никакой передышки, бежать и бежать. Мороз хватает мечтателей, усыпляет и душит их. Мороз ложится на пути, предо мной встают видения, они зовут присесть, отдохнуть и подумать. «За лесом городок, в каждом доме печка и пузатый чайник на ней. Прислонись, мальчик, к дереву, вообрази, как там уютно…» Нет, ни за что, он не должен, не смеет. Вот и город, победа, лес позади, можно думать, мечтать… Но кто желает того, что имеет?

И сейчас у меня такое же чувство: я, солдат революции, исполнил свой долг, гнал сомнения, неверие. Пусть только смерть примиряет врагов. Кого среда обманула, должен жизнью за это платиться. Никаких колебаний, я не должен, не смею, но где конец лесу? Придет ли крепкая, вера, чтоб не жалеть того, что имеешь?

— Приговор исполнен, — рапортую я.

Нелегко это сделать впервые. Командарм понимает. Он желает отряду успеха. Я благодарю и прощаюсь со Шпетнером. Мы будем соседями, наши станции рядом, и в минуту опасности друг другу поможем. Пожатие руки — и мы расстаемся. Вслед за отрядом я взбираюсь на «броневик».

Непрочное убежище! Ни бронированных стен, ни прочной защиты над головой, обычная угольная платформа, обшитая бревнами, с простенками, заполненными песком, одна легкая пушка и два пулемета. Первый орудийный снаряд разнесет «броневик» в щепки.

На открытой площадке лежат рельсы и инструменты, по дороге предстоит еще восстановить разобранный путь.

Паровоз, тоскливо вздыхая, уходит в голую степь, к черным грудам прошлогоднего хлеба. Вереница подвод уныло ползет по широкому шляху вдоль железной дороги, в неведомую даль. Тяжелое утро. Тимоха и паренек в куцем пиджачишке не лезут у меня из головы. В селе у них такие же крестьянские дворы, как те, что по ту сторону шляха, белые мазанки с одинокой скирдой у гумна. Может быть, это и есть деревня Тимохи, а хатенка на отлете — его гнездо. Нужда выгнала парня из деревни, он мечтал вернуться поправить хозяйство. Надо будет у Шпетнера спросить: какая нужда людей убивать, когда есть столько средств их исправить?

«Броневик» едва ползет по взорванной крестовине. По обеим сторонам насыпи черными змеями врозь расползлись рельсы. Их разворачивали шесть пар запряженных волов.

Дорожники принимаются за работу, красноармейцы им помогают, звенит сталь, стучат молоты в степи, эхом отзывается далекая роща. Мы с Тихоном обследуем местность, срываем со столбов листовки врага. Они поблекли от дождя, но отчетливо видна подпись начальника григорьевско-махновского штаба.

Высокий парень щипцами держит болт, другой, низкорослый, завинчивает его. Они без шинелей, дружно бьют по костылям, меняют шпалы и рельсы. Работа у них спорится, высокий парень болтает без устали, маленький молчит. Они явились однажды в штаб к комиссару, назвались петлюровцами и попросили принять их в советскую часть. Им поверили и не ошиблись. Не одна, видимо, кровь примиряет врагов.

Мы с Тихоном сидим на пригорке, вспоминаем минувшую ночь. И чувствует каждый по-своему, и мысли у каждого свои…

— Жаль тебе, Тихон, этих людей? — как бы невзначай спрашиваю я и тут же раскаиваюсь, что спросил. Мало мне собственных сомнений, надо еще других смущать. Я дал себе слово не вспоминать, и на́ вот…

— Людей всегда жалко, — говорит Тихон, и в голосе его слышится грусть. — Особенно за первого сердце болит, парень видный, должно быть работящий. Другого не жалко — жулик…

Выходит, и он неспокоен, душа не на месте.

— С чего мне беспокоиться? — недоумевает Тихон. — Не из корысти я человека убил. Одно дело — для себя, а то для порядка.

— И нет другого пути? Справедливо это и правильно? — допытываюсь я.

— В большом деле не без греха. Нельзя нам врага за спиной оставлять. Пожалеешь, а он сзади прикончит тебя. Революция не шутка — ты меня или я тебя, какое там правильно, неправильно… Взять хотя бы сейчас: нагрянут махновцы — нам несдобровать, тех будет меньше — им конец.

Он некоторое время испытующе смотрит на меня и, словно в назидание, говорит:

— Революцию делать — не пшеницу растить: в год посеял и скосил. Революция раз в сотни лет бывает, и провести ее надо как следует…

Как просто! Ему все ясно: революция! Делать ее надо на славу, потому что бывает она раз в сотни лет.

Отряд прибыл на место и разместился у станции, «броневик» оставлен на запасном пути.

Сейчас пройдет поезд по исправленной дороге. Отряд осмотрит пассажиров, проверит документы и багаж.

Потом пойдут будни: разведать, где враг, судя по всему — недалеко. Хорошо бы уснуть, отоспаться и забыть обо всем.

Раздается гудок паровоза, еще и еще раз, поезд подходит к вокзалу. Красноармейцы занимают места у дверей.

Тихон останавливает смуглую девушку в белой косынке:

— Где документы?