Испытание временем

Все умолкли, каждый занят собой, все давно пересказано, нового нет. Мишка лежит, растянулся на лавке, грустит, подпевает «Разлуку».

— Вот что я, Август, надумал, — говорит Поэт. — Таким людям, как я, бесталанным, ни к чему не способным, одна в жизни надежда — сойти с ума. Большая это награда для нашего брата. То, что в здравом уме не дается, сумасшедшему стоит только руку протянуть. Захотел — и готово: стал царем, мудрецом и гением, сам себя наградил, низвергнул и снова возвысил. Вот уж когда вся жизнь твоя, бери, наслаждайся, никакого отказа.

Август все так же сидит за столом, перед ним куча семечек, он горстями бросает их в рот, жует и выплевывает серую кашу.

— Я думал над этим однажды, — говорит Август, — сел даже книгу писать. По лечебницам слонялся, персонажей из больных подобрал. Все гладко и чинно, работа шла как по маслу. Вдруг являются мне во сне мои герои, шумят, негодуют: «Ты нас исковеркал, не так было дело, наврал про себя, а нас тянешь к ответу…» Не вышел роман — дай, думаю, напишу научную книгу. Стал изучать головную механику, и вдруг это меня осенило: для иного человека безумие — одна благодать, вроде спасения. Случилось, что человеку не повезло, кроют его несчастья справа и слева. Одна беда не ушла — другая стучится, вот-вот задавит беднягу. Были раньше надежды, мечты подпирали. Как бы там ни было, все-таки помощь. Настало время — и нечем больше обманывать себя. Выход один — погибать. Тут мозг берется за дело, распускает фантазию, дает волю мечтам, одна краше другой: ты и такой и сякой, всех лучше на свете, красивей и умней. Величию твоему нет предела, благородства и чести хоть отбавляй. Охота, мол, тебе с чернью равняться, мелкоту всерьез принимать. Не признали? Не надо. Морят голодом? Пусть. Тебя история помянет, твоими монументами покроется страна. Пошло и пошло, — смотришь, свихнулся. Помешался — и радуйся, счастье твое…

— Замолчите вы, дурни! Пустомели! Сороки! Какой вздор развели, трепачи!

Надя, гневная, встает, рвет стихи и бросает их на пол. Кулаки ее сжаты, — она, чего доброго, вытолкнет их вон.

— Вы б заместо брехни руки помыли, лицо ополоснули водой, третий день не умывались. Тоже человек, еще зовется ученым! То был табак, все зельем загадил — и ногти, и губы, и нос. Дал бог, бросил и с ногтем расстался, — мыться не стал, не приучишь его. Хоть бы командир приказал. Товарищ командир! Товарищ командир!

Я с трудом открываю глаза, все мне кажется странным, нездешним, точно я прогрезил целую вечность. Надя искоса смотрит на Мишку и на Августа, чуть-чуть смеется и облегченно вздыхает: «Ничего не слыхал, слава богу, в другой раз наука — язык придержать, чтоб случаем не рассердить командира». Оба поняли ее и молчат.

— Ну что, командир? — спрашивает Надя. — Скоро пойдем?

Словно в ответ, раздаются шаги, и в дверях появляется Цыган.

— Здоров, командир, здоровы, ребята! — весело трезвонит он. — С дождичком вас! Чего стоишь, Надя, потчуй меня, принимай!

И острые зубы и черные как уголь глаза сверкают, смеются.

Она хочет поставить на стол угощение, но гость не дает ей шагу ступить, — погоди, не надо, он пошутил.

— Ты погоду попотчуй, может, толк какой выйдет, — забавляется он.

Цыган хохочет, еще одна веселая шутка, снова смех. Август усаживает гостя, бесшумно уходит и уводит с собой остальных. Командир и Цыган остаются одни.

— Как живем-можем, товарищ командир? Грызем семена? И то дело, скушно, девать себя некуда. Может, двинем вперед? Га? Три дня просидели, обрыдла стоянка. Белые нагрянут, а то банда какая. Дождик стихает, разгулялась погода, прикажи запрягать.

— А каким большаком поедем? — спрашиваю я. — Их тут два. — Я чуть поднял голову и вопросительно гляжу на Цыгана.

— У нас с тобой, командир, дорога одна: через фронт — в штаб революции. Прикажут вертаться, по тылу гулять — оглобли назад и в дорогу. Им видней, где нам быть и что делать.

Неверная стратегия, на этот счет у меня свои планы. Я щелкаю семечки и спокойно качаю головой.

— У меня тракт другой — к шахтерам, в тыл Краснову и Врангелю. Там рабочие за нами пойдут. У нас будет армия в миллион человек. Мы поднимем народ против белых. Легко ли сказать: через фронт белых на Курск, — а сколько нас ляжет в пути?

Цыган молчит, про себя усмехается. Опять то же самое, ни на грош не сдал человек. Что толку воду толочь, он лучше присядет к столу, с командиром семечки щелкать.

— И охота была дрянь эту грызть! Отведай лучше мои: кабаковые, жирные, только изжарили. Ешь, не жалей, нам хозяйка мешок подарила.

Он насыпает горку семян.

— Не сердись, командир, так не выйдет у нас. Мы ребятам обещали до красных уйти, а ходим по белому тылу. Надоело им бандой по свету таскаться, охота по-людски в армии служить, чтобы их за людей принимали. Ты слово свое позабыл, ведешь себя ровно Махно, совета не спросишь, бойцов за людей не считаешь. Ты говоришь: «Мы Красная Армия!» Так вот в этой армии командиров сажают по выбору. Ребят не уважишь — они ссадят тебя, возьмут в командиры другого.