Испытание временем

Предо мной были дезертиры революции, и я не сдержался:

— Вы что ж, белогвардейскую сволочь за людей считаете?

— Все мы дети божьи, — последовал короткий ответ.

Я обошелся с ними как с заклятыми врагами пролетариата, оставил их в тюрьме.

1922 год. Мне предложили вести следствие по делу участников бандитских нападений на советские хозяйства. Бандой руководил офицер царской армии Орлов, сподручными были немецкие колонисты и молодой паренек лет двадцати.

При первом же допросе Орлов отказался от своих показаний в уголовном розыске, жаловался, что агент спаивал его и в состоянии опьянения предлагал подписывать какие-то бумаги. Что в них значилось, он не знает. Никто протоколов не зачитывал ему.

Я вызвал агента с твердым намерением проучить его, а понадобится — предъявить обвинение в злоупотреблении властью.

Предо мной предстал красивый молодой человек, выше среднего роста, лет двадцати. На нем был щеголеватый, искусно сшитый костюм и модные по тому времени ботинки, начищенные до блеска. Густая темная шевелюра, зачесанная назад, придавала его лицу выражение деловой строгости. Впечатление это продержалось лишь до тех пор, пока обладатель приятной внешности выжидательно молчал. Внезапно прорвавшаяся страстная речь, быстро сменяющаяся мимика и безудержная жестикуляция дочиста смели мое первоначальное представление о нем. Из-за солидной наружности выглянул облик славного малого, весельчака, мастера смешить окружающих, сохраняя неуязвимое благодушие.

— Обвиняемый Орлов заявляет, — начал я, — что вы на допросе спаивали его и в нетрезвом виде вынуждали подписывать протоколы. Верно ли это?

Агент перегнулся ко мне через стол и, не сводя с меня испытующего взгляда, вкрадчиво спросил:

— Вам как ответить, официально или… — последовал жест, который я не сразу понял.

— Выкладывайте правду, я слушаю вас.

— Хорошо, — согласился он, — с Орловым мы действительно выпивали. Мне, конечно, за ним не угнаться, он осушит штоф и не поперхнется, а я тем временем едва со стаканом совладаю. В общем бочонок бессарабского вина мы с ним распили.

Его милая, самоуверенная улыбка меня разозлила.

— Вы всегда так поступаете?

— Как придется, — последовал спокойный ответ. — Признался человек, выложил все без канители, и тратиться на него нечего, заупрямился — и ни в какую, тогда приходится. Опять-таки на всех вина не напасешь. Хорошо, если он после первого стакана заговорил, а ведь другому надо больше.

Его откровенность удивляла и злила меня. За кого этот парень меня принимает? Признаться в преступлении и панибратски усмехаться, — как бы он, чего доброго, не похлопал меня по плечу.

— Вот что, товарищ Катаев, — с недоброй интонацией проговорил я, — по долгу следователя я обязан предъявить вам обвинение в злоупотреблении властью. Статья, надеюсь, вам известна.

Он вскочил и яростно замахал руками, на лице его отразилось такое изумление, что я невольно подумал, не имело ли место недоразумение.

— Ведь я спросил вас, — с обидой в голосе произнес он, — как вам ответить, вы говорите «выкладывайте правду», — значит, по душам. Как вы легко шьете дела! Когда Женька Катаев голыми руками, один на один, брал Орлова, все было законно. Прикончил бы он меня, прежде чем я показал ему свой шпайер, опять было бы все в порядке. Воткнул бы мне паренек или немец Шмальц ножик в спину, сказали бы: так ему, дураку, и надо, не лезь к бандиту, он не джентльмен, на дуэли без секундантов прихлопнет. Легко вам, следователь, законом прикрываться, а как заставить бандита душу свою выложить? Бить его нельзя, пытки запрещены, не в ножки же ему кланяться.

Мне стало жаль отважного агента, и я прибегнул к моей давно ставшей привычной формуле:

— Я вижу, вы осознали свою вину и в будущем, надеюсь, исправитесь.

Он лукаво меня оглядел и насмешливо отчеканил:

— Рад стараться, товарищ следователь.

Прежде чем отпустить его, я снова его предупредил:

— Узнаю, что вы спаиваете арестованных, — обязательно посажу.

На это последовал ответ, который, увы, оказался пророческим:

— Ни за что, разве только если вы прикажете.

В моем производстве среди прочих было одно дело изрядной давности. Сменявшие друг друга следователи сдавали его преемникам в том же виде, в каком приняли. Из протоколов дознания было известно, что ранней весной двадцать второго года собаки на околице села Ясски отрыли трупы двух женщин. Население опознало в них недавно исчезнувших медицинскую сестру Трауберг и санитарку Соскину. Они прибыли в голодную пору из Одессы и добывали себе средства к жизни шитьем.

Молва приписывала убийство уволенному из ЧК Згаме и некоему подпольщику Боровчуку, однако прямых улик не было. Мне, как и моим предшественникам, не хотелось прекращать дело «за необнаружением виновных», и я решил посоветоваться с мужественным и смышленым Катаевым.

Он выслушал меня и сказал:

— Берусь накрыть виновных в три дня при условии… — он многозначительно усмехнулся и добавил: — В Яссках мой осведомитель приберег бочонок вина, прикажите его распить — и мы заполучим виновных. Згаму вином не возьмешь, а Боровчука, искалеченного белыми, за стаканом вина уговорим.