Испытание временем

Зима пришла с морозами, умертвила и схоронила то, что взрастило лето. Сура подолгу смотрела на землю, саваном окутанную, грезила о солнце и весне. Ей казалось, что она словно тает, последние силы покидают ее. За что ниспосланы ей эти муки? Нухим почти не ест и не спит, сидит с рассвета до поздней ночи за книгами, изредка возьмется за инструмент и тут же оставит его. Она часто застает сына в раздумье, но в таком глубоком, словно душа разлучилась с телом. Грустные глаза, разве их поймешь? Проходят дни, педели, по-прежнему в доме тихо, Нухим молчит.

Зато в вечерние часы, когда приходит девушка, сквозь прикрытую дверь доносится его голос, он взлетает то высоко, до небесных, казалось, чертогов, то падает на землю, как грешный ангел. В дом словно повадился дьявол, голос ее крепок и вертляв, она душит Нухима своей твердостью и бесовским спокойствием.

Ты обманываешь себя, Сура, не дьявол она, а учительница, знаешь, что она многому училась и не заслуживает твоих упреков. Тебе обидно, что она отнимает у тебя Нухима.

Допустим, но к чему ей мой сын, мало ли юношей в городке, зачем ей счастье бедной матери? Она упадет перед ней на колени и будет молить оставить Нухима в покое. Почему бы не уступить, так ли это трудно?

Нет, Сура этого не сделает: в городке узнают, и ей несдобровать.

Бывает, что в морозный день, когда весь мир словно замер, вдруг выглянет солнце. Оно не греет, едва светит, а обрадованные мысли бог весть куда забредут. Они напомнят о веселой пасхе, зеленой троице, запахнет яркой и сочной травой… Когда Нухим подсел к матери и положил ей голову на плечо, бедной Суре пригрезилось, что от зимы не осталось и следа.

— Мамыню, не сердись…

Сура почувствовала, что сердце ее вырастает и сама она вытягивается, как весенний день.

— Что ты, Нухим, с чего это ты взял?

Они сидели так до петухов, и ей чудилось, что возле нее умерший Ушер — добрый и любимый муж. Она глотает сладкий сок его речей, и несказанная радость греет ее. Уже не впервые, когда она прижимается к сыну и внимает его речам, ей слышится голос покойного мужа… Это очень большой грех, но ведь думает она не по своей воле, разве мысли ее не от бога?

Однажды, очень давно, она сидела так с сыном в облаках вечерней мглы, и припомнилась ей длинная скамья возле печи, Ушер рассказывал о великих мудрецах, их деяниях, и вдруг склонился и поцеловал ее. Это был первый поцелуй. Супруги стыдились своих чувств… Воспоминания согрели сердце Суры, и она крепко поцеловала сына. Дьявол толкнул ее, он и никто другой. Так она привыкла около сына мечтать о муже.

На этот раз Нухим ее огорчил. Он долго каялся, целовал руки и лоб мамыни и тихо, тихо говорил, словно шептал молитву. Он должен ее огорчить, но дело решенное, работу над часами надо бросать, из этого ничего не выйдет. Мешает сопротивление среды. Он еще молод и сумеет исправить ошибку. Надо учиться.

— Это испытание, Нухим, господь испытывает тебя, держись.

— Нет, мамыню, против сопротивления среды сам бог бессилен.

— А чудо? Мало их было во Израиле?

— Чудо, милая, уже свершилось — я прозрел.

— Чем же ты займешься? — с дрожью в голосе спросила Сура.

— Хана Яковлевна советует мне поехать в большой город учиться.

— Хорошее дело поехать, разве мы Ротшильды? Может быть, твоя Хана Яковлевна даст тебе денег?

— Она нас не оставит…

Значит, подозрения ее не были напрасны: эта сорока с малиновым зонтиком собирается ее обворовать. Боже, что будет с ней, несчастной Сурой, если Нухим променяет вечные часы на простор большого города! Он забудет ее или едва будет терпеть в доме. Уехать из городка, променять хлеб на камни, — нет, ее, Суру Мудрец, не обманешь, она поборется еще.

Всю ночь напролет мать убеждала сына не верить людям, осыпала его притчами, поговорками и пословицами, упрекала, хвалила. Можно ли завистникам людям, этим худшим из псов, доверять? Сколько предательств знала история, сколько подлости видела она сама… Подумаешь, Хана Яковлевна, какая пророчица. Кто еще знает, каково ее происхождение и прошлое… Она, Сура, не будет злословить, но неприлично подобным образом искать женихов.

Мать долго еще чернила девушку, пугала сына туманными фразами, но когда стенные часы пробили пять, Нухим поднялся, мотнул головой и коротко сказал:

— Решено, мы едем.

* * *

Сура легла спать, как отступница, без молитвы и до рассвета исходила думами. Утром она, не молясь, позавтракала, молча оделась и целый день пробродила по улицам городка. Вечером — была пятница — Сура не зажгла свечей и не склонилась над ними, чтобы произнести традиционное благословение. В день субботы квартира оставалась неубранной, и евреи видели ее в будничном платье, она тащила из колодца воду, выносила наружу тлеющий пепел и колола дрова. Сура не собирала больше доброхотных даяний и с утра до поздней ночи не выходила на улицу. Уста ее, словно скованные обетом, замкнулись, добрые глаза погасли, как звезды в ненастную ночь. Безразличная ко всему, она целыми днями просиживала в углу. Нухим пробовал заговаривать с ней, но мать отворачивалась или уходила.