Испытание временем

— Я иначе поступить не могла. Отвага и мужество тут ни при чем, и то и другое предполагает свободный выбор, у меня его не было.

Теперь, когда я ближе ее узнал, мне захотелось выведать у фельдшера, что он разумел под так называемым «женским упрямством». Момент для беседы был выбран неудачно, и все же разговор состоялся.

Каждый раз, когда на фронте наступало относительное затишье, фельдшер Цыбулька впадал в музыкальный азарт. На сценах колхозного клуба или в деревенской избе начинались репетиции, после чего представления следовали одно за другим. На этот раз передышка внезапно оборвалась. В самом разгаре подготовки к концерту послышался нарастающий гул самолетов, и на истерзанную деревню посыпались бомбы и листовки с призывом покориться врагу.

От первой же взрывной волны «артистическая» осталась без стекол и рам. Музыканты и частично загримированные бойцы замерли в нерешительности. Командир медицинского пункта предложила сделать перерыв и выждать, когда стрельба прекратится. Фельдшер попытался возразить:

— Ничего эти пушкари не сделают нам, расстреляют свой боезапас и улягутся спать.

— Прошу подчиниться порядку, — строго повторила она.

Недовольный Цыбулька сделал знак разойтись и, выждав, когда командир удалилась, пробормотал: «Бабья причуда, и ничего другого…»

Достаточно было напомнить ему наш недавний разговор, чтобы он тут же привел наглядный пример «женского упрямства».

Произошло это недавно, не больше месяца назад. Они возвращались из леса — он и командир, — где санитары весь день подбирали раненых. Птица ли села невдалеке, зверек ли проскочил, — что-то вспыхнуло, и прогремел взрыв.

— Осторожно, товарищ командир, — предупредил он ее, — не трогайтесь с места, мы угодили на минное поле.

Это, видимо, прозвучало слишком категорично, и она почувствовала себя уязвленной. Вскоре последовал его резкий окрик:

— Стойте, как стояли, тут мин понаставлено уйма. — Заметив выражение недовольства на лице командира, фельдшер мягко добавил: — Не надо пугаться, все может случиться, но страх в таком деле не помощник.

Он хотел уже растянуться на снегу, но она его предупредила:

— Я пойду вперед, я умею обезвреживать мины.

Фельдшер с изумлением взглянул на нее, попробовал улыбнуться, но сообразил, что она не шутит, и смутился.

— Знаю, что умеете, — решил он ей польстить, — но я был сапером, рука у меня на этом набита.

Он все еще не верил, что она приведет угрозу в исполнение, и не удержался от шутки:

— Мина меня любит, наступлю — не взорвется.

— Не тратьте попусту время, — прервала она его, — вы будете следовать за мной… Мне не впервые пробираться по минному полю.

Цыбулька оценил опасность ее затеи и повел речь по-другому:

— Вы не должны этого делать, товарищ командир… Позвольте мне идти первым, пожалейте себя, с миной шутки плохи, не так ее погладишь, не с той стороны подойдешь — взорвется и убьет.

Напрасны были просьбы и доводы, она стояла на своем, и он решил не уступать:

— Я не могу этого позволить, я отвечаю за вас. Случится несчастье, мне один путь — за вами следом.

Они стояли на клочке земли, где многоокая смерть поджидала их, и препирались.

— Воинский устав, — настаивал он, — обязывает бойца в первую голову спасать командира. Против устава ваше приказание силы не имеет. Позвольте мне идти вперед, не женская это работа, а наша, мужская. Есть и женщины, конечно, саперы, — спохватился фельдшер, — бывают такие — лучше нашего брата…

— Товарищ военфельдшер, — решительно произнесла она, — впереди иду я. Следите по сторонам, обрезайте, если увидите, усики.

Она поползла вперед. Цыбулька не отставал от нее, просил быть осторожной, молил и настаивал, давал советы и сердился.

— Справа от вас бугорок, — предостерегающе звучал его голос, — будто черный пупырышек, обложенный снегом. Троньте его легонько… Не швыряйте руками, прошу вас себя пожалеть.

Не всегда она слушала его и чаще поступала по-своему.

— Товарищ командир, — шептал он ей, — мины не любят, когда хлопают по ним, нежнее к ним подходите. Не подумайте, что я за себя так стою: жалко мне вас… Такого командира нам больше не найти…

Иногда он легко отводил ее руку и тихо шептал:

— Надо правильного курса держаться, крен большой дали. На целый метр вбок отошли.

Они вышли из минного поля. Она взобралась на холм, сделала несколько шагов и тяжело опустилась на снег.

— Вот мы и встали на якорь, — с облегчением вздохнул он, — а я, по правде признаться, уже считал себя трупом…

Когда я спросил ее, зачем это ей понадобилось, она с улыбкой ответила:

— Не так уж часто приходится сдавать экзамен на мужество своим подчиненным. Уступить минутной слабости, чтобы потом об этом жалеть, — неразумно. Фронтовой командир не может себе этого позволить.