Испытание временем

— Прежде чем приступить к операции, — продолжал он, — я вчерне ее проделываю в морге: всаживаю в сердце трупа такой же осколок, в то же место, где он расположен у больного, и оперирую так, как если бы на столе лежал живой человек. Только после пробы я позволяю себе действовать… Не следует забывать, что оперирую сравнительно здоровых людей…

— Как так здоровых? — невольно переспросил я.

— Это фронтовики, — объяснил Шипов, — осколок металла прижился в сердечной мышце или в сумке, защитные силы организма изолировали инородное тело, ослабили и уничтожили инфекцию, и раненого практически считают здоровым. Благополучие это, конечно, кажущееся, сердце не мирится с инородным телом и дает о себе знать. Страх преследует этих людей, им мерещатся ужасы, и они умоляют нас: «Делайте что хотите, надоело думать о сердце, оно ноет и болит, словно заноза засела».

Шипов сунул руку в карман, — видимо, хотел что-то мне показать, не нашел и махнул рукой.

— Я не сразу позволил себе идти ножом к сердцу. Пришлось многое изучить и выяснить. Двести двадцать семь случаев слепых ранений сердца инородным телом, свыше ста историй болезней, извлеченных из архивов прошлого, и судьба трехсот таких больных, прослеженная научной литературой, убедили меня, что жизнеспособность этих людей недолговечна. Сердце должно рано или поздно втолкнуть осколок в опасную зону или еще глубже втянуть его. Помимо всего, защитная капсула вокруг инородного тела огрубляет мышцу и снижает ее работоспособность. Страдания этих несчастных придавали мне решимость, я проникал к пульсирующему сердцу и, обходя опасные зоны, прикосновение к которым смертельно, извлекал осколки и зашивал рану на груди.

Мировая наука в то время не знала еще случая, когда бы одним хирургом было проведено столько операций на сердце и так успешно.

— Врачи как будто, — заметил я, — относились к вам сочувственно.

— Не все, — с нескрываемой горечью произнес Шипов, — на важных заседаниях, в угоду моему шефу профессору, меня называли чудаком и упрекали в пренебрежении моими прямыми обязанностями. А ведь операции на сердце я чаще всего проводил в неурочное время, когда мои противники спали глубоким сном. Я не мог им уступить, меня преследовали стоны и просьбы моих страдальцев.

Неприязнь преследовала диссертацию Шипова. Уже после того, как профессор Вишневский признал ее «оригинальной по содержанию, исполненной в стиле строгой доказательности», — заведующий кафедрой в Перми в специальном письме подверг сомнению достоверность материалов и заключений автора.

Должно быть, тягостно сознание, что упущенное тобою подобрано другим и живет твой промах у всех на виду, живет укором тому, кто неразумно его допустил…

ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ

Имени хирурга Ратнера не встретишь ни в энциклопедии, ни среди действительных членов Академии медицинских наук, не услышишь о нем и в кругу столичных ученых, зато в синклите людей, отмеченных человеколюбием и чувством гражданственности, оно займет не последнее место.

— Скажу вам откровенно, — признался мне Юрий Александрович, — мы, хирурги, должны для пользы дела немного черстветь, профессия вменяет нам это в обязанность. Чрезмерная чувствительность может невыгодно обернуться для больного. Должны черстветь, что и говорить, но с тех пор, как стали сюда завозить исковерканные тела юношей и девушек, я стал немного сентиментален. Во время операции лишний раз спрошу больного, как он чувствует себя, чаще побываю у его постели. Эта повышенная чувствительность оказала нам, хирургам, недурную услугу.

Осколками мины молодому бойцу разрушило кожные покровы, и кость на черепе обнажилась. Предстояло взять лоскут тканей из любой части тела оперируемого и прикрыть им рану. Жаль было причинять парню лишние страдания, и Ратнер попросил у хирурга-соседа вырезать у оперируемой женщины небольшой кусок сальника. Ткань наложили на череп бойца и забинтовали рану.

О сальнике, заложенном природой в полость живота, известно, что где бы в организме ни возникало ранение — близко ли, далеко от него, — он устремляется к ране, тянет за собой внутренности, причиняет организму страдания, чтобы своими целебными выделениями спасти его. Будучи дважды прострелен и размозжен, он все же долг свой исполнит. В трагических случаях, когда инфекция непреодолима, обескровленный сальник гибнет в неравной борьбе.

Сальник женщины, наложенный на рану бойца, трое суток выглядел жизнеспособным, как если бы поверхность черепа была извечной его средой. С четвертого дня он начал в ране растворяться, и одновременно наступило бурное заживление тканей. Ценой собственной жизни сальник пробудил к росту соединительную ткань. Взятый из чужого организма, он не только освоился, но и до последней минуты продолжал выделять свой целебный экстракт.

Ратнер этим не удовлетворился.

Встречаются язвы, особенно после тяжких ранений, заживление которых длится по многу лет. Глубокое расстройство питания тканей обращает эти раны в хронические. Что, если направить целебные силы сальника на одну из таких язв?