Так вот, студентке Жене из Таллина не понравилось, что выступающий наружу пищевод будет безобразить ее грудь, и она просила соединить его с кишечником изнутри. Отказать ей я не посмел, хотя отлично сознавал, что, если внутренние швы разойдутся, наступит осложнение и смерть. Операция была проведена по-новому. К исходу вторых суток состояние больной резко ухудшилось. Я принял возникшее воспаление легких за нечто другое — за следствие того, что швы разошлись, — и мысленно решил, что девушка погибла.
Подавленный мрачным предчувствием, я двое суток не являлся в клинику. Мой первый вопрос, едва я переступил порог кабинета, был: «Что показало вскрытие?» — «Какое? — удивился ассистент. — Женя чувствует себя лучше и несколько раз спрашивала вас…»
Так, дорогой мой, — закончил он, — неожиданно родился новый метод операции, как в свое время переливание трупной крови.
Наше свидание подходило к концу, и я попросил ученого уделить мне завтра еще полчаса.
— Было бы трагично, — шутя сказал я, — если бы это свидание было последним.
— «Без трагедий, — повторил он Белинского, — сама жизнь стала бы водевилем, мишурной игрой мелких страстишек, ничтожных интересов, грошовых и крошечных помыслов… Трагическое — это божья гроза, освежающая сферу жизни после зноя и удушья продолжительной засухи».
Мне предстояло еще выяснить у Сергея Сергеевича его участие в помощи фронту внедрением сульфамидных препаратов. Мне передавали, что он в первые дни войны послал все свои запасы сульфамидных препаратов в боевые части и разработал распылитель для экономного использования животворного препарата, который на фронт стал поступать значительно позже.
Я надолго запомнил его горячую нервную речь, неспокойные черты лица, большие мягкие руки и гибкие пальцы, одинаково сгибающиеся в тыльную сторону и в сторону ладони. Их червеобразное движение взволновало лучших художников нашего времени. Им уделили внимание Нестеров, Мухина и Кукрыниксы…
ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ
Только что завершилось великое испытание народов, армия Гитлера пала, и человечество обратилось к своим кровоточащим ранам — к выжженной земле, к новым бесчисленным курганам и осиротевшим городам и селам.
Советское Информационное бюро обратилось ко мне с просьбой отправиться в Кисловодск, где погибла бо́льшая часть эвакуированных из Ленинграда ученых, врачей и медицинских сестер, и по свежим следам восстановить все, что еще возможно. Очерки должны быть представлены в кратчайший срок.
Материалы были составлены со слов очевидцев, и я привожу их в том виде, в каком Информационное бюро опубликовало их.
Предо мной сидел еще сравнительно не старый человек, с глубоко впавшими глазами и трясущейся от волнения нижней челюстью. По морщинистым щекам его текли слезы.
— Меня зовут Фингерут Михаил Захарович, живу постоянно в Кисловодске, по профессии портной. Скоро год, как я это пережил, и все не найду себе покоя.
Он мотнул головой, словно стряхивая с себя скорбные воспоминания, и продолжал:
— Немцы расклеили по городу Кисловодску вот этот приказ…
Он дрожащими руками вытащил из кармана смятую бумажку, сложенную вчетверо, и протянул ее мне:
— Прочтите, пожалуйста.
Я прочитал: