Испытание временем

Шли годы. Я все чаще бывал в отделе физиологии Всесоюзного института экспериментальной медицины и смог убедиться, что именно сотрудникам во многом обязан ученый своим успехом. Надо было исправить ошибку, и я подготовил к печати книгу значительно большего объема, чем первоначальный очерк. В ней на первом плане выступали те, чьи опыты приводили к интересным открытиям. И биографии и творческие поиски каждого были приведены полностью. Эти описания изрядно потеснили учителя в пользу его учеников, и автор предисловия академик Павловский не увидел в этом ничего предосудительного. Семь лет спустя книга с тем же предисловием вышла снова в свет под названием «Пути, которые мы избираем».

Я мог, наконец расстаться с жанром, над которым немало потрудился. Вернуться к роману в его классической форме значило бы разлучиться с научной темой. Я охотней отказался бы от подлинных имен ученых, их истинного лица и жизнеописания, сохранив в будущем романе лишь содержание их научных трудов. Так ли уж непримиримы искусство и знание, что ни связать, ни слить их воедино?

Я дам себе слово следовать в этих книгах строгому правилу: не выставлять напоказ дурное, внушать людям высокие порывы, пробуждать гражданские чувства и любовь к знанию. Говорят, что долг писателя — бичевать зло, только так мы улучшим природу человека. Мало ли что говорят, иных писателей ни то, ни другое не беспокоит. Они предаются чистописанию, зарисовкам утренней зари, мудреных атрибутов бабушкиного гардероба, и шляпка с особым бантом, рюши и ридикюли из стародавнего мира серьезно занимают их. Они дразнят мечты девушек красивой любовью, насыщая страницы бездумных рассказов либо собственной биографией, чудесными и расчудесными встречами с людьми, либо историями о чудаковатой, давно отжившей душе. С напрасной надеждой взирает на них молодое поколение, тщетно ждет от чудодея, некогда околдовавшего их тонкими описаниями утра в лесу и предгрозовых вечеров, — новых мыслей и совета, как жить.

Я знал, что задача будет нелегкой, литература не мирится с экспериментами, терпит их лишь в известных границах. Кто покусился на привычное восприятие читателя и не вовлек его при этом в игру страстей, разыгранных на страницах книги, ничего не добьется.

Первая книга нового жанра не принесла мне радости, действительность рассеяла мои мечты и не вернула свободы, о которой я мечтал. Все как будто было предусмотрено, в повести отсутствовала обязательная для романа коллизия любви, казавшаяся излишней в мире, где царит страсть к познанию наук и служению человечеству. Глава об истории и сущности злокачественной опухоли не утомляла однообразием, зловещая фигура профессора Студенцова волею обстоятельств становилась все менее неприятной и к концу приняла благопристойный вид. Произошло это помимо воли профессора. Он мог по-прежнему тешиться своей прозорливостью, понимать и не понимать того, что случилось, но он был уже не тот, что прежде. В нем проснулся деятельный, влюбленный в хирургию Студенцов, и если бы он захотел стать тем, кем он был, ему это не удалось бы.

Отсутствие подлинных имен ученых должно было избавить книгу от специальных рецензий, романы обычно не рецензируются учеными.

Тема произведения пришла из онкологического института, где директор неосмотрительно пригласил будущего автора на всесоюзное совещание специалистов. Он любезно усадил меня в первом ряду и просил серьезно отнестись к тому, что произойдет.

В обширном помещении конференц-зала на скамьях, развернутых полукругом, уселись приезжие, на кафедре — президиум из именитых ученых и важных начальников медицинских ведомств.

Первым докладчиком выступил известный ученый. Он долго и скучно повторял то, что всем было известно из его печатных и устных выступлений. За ним следовали другие. Их точки зрения, хоть и различные, ничего нового не содержали.

После четырех утомительных докладов слово предоставили приезжим. Регламент был строг и точен: пять — семь минут для выступления и только по существу зачитанных докладов.

Один за другим выступали врачи-онкологи, чтобы поделиться опытом. Они охотно выкладывали свои наблюдения, порой любопытные и даже многообещающие. Поражала их готовность подчиниться ритуалу, подгонять свой материал под одну из теорий гостеприимных хозяев. Никто не дерзнул противопоставить собственное суждение общепризнанному, опереться на факты, не совпадающие с духом прослушанных теорий.