Испытания

— Вы заходите! — прервал себя молодой человек, показывая на дверь с табличкой «Николай Юльевич Латисов». — Я потом найду список и отмечу, что вы присутствовали. Заходите, а то вопрос уже давно идет, может, уже заканчивается! — весело заключил он.

Деловитая жизнерадостность молодого человека была заразительна: Люция открыла дверь в кабинет Латисова с новым приливом уверенности в том, что она поступает правильно!

Она вошла в тот момент, когда Латисов, по-видимому, заключал совещание.

— Если никто больше не хочет выступить… — говорил он.

Не раздумывая, движимая зарядом уверенности, Люция, правой рукой неловко закрыв за собой дверь, подняла левую. Торопливо произнесла:

— Извините, Николай Юльевич, за мое вмешательство, можно мне всего несколько слов? Я — художница Крылатова Люция Александровна.

Она не заметила — последовал ли какой-либо знак согласия со стороны первого секретаря. Продолжала, стараясь преодолеть внезапную хрипоту, не спешить, соблюдать паузы между словами и фразами. Как на выступлениях за рубежом.

— Красный Бор погибает. Случилось что-то. Может быть, исследовательский институт, где директором товарищ Мараньев, проводя эксперименты, ухитрился спустить озерную воду в речку-безымянку, а оттуда в Москву-реку. И поэтому автоматически понизился уровень грунтовых вод, ухудшилась почва луговая и в лесу. Может быть, система биологической очистки института несовершенна, не полностью освобождает сточные воды от химических примесей, возникающих в результате каких-нибудь экспериментальных опытов. Не знаю. Я не специалист. Мои предположения — на уровне догадок. Они могут прийти в голову любому, следящему за информацией центральной прессы, радио и телевидения. Я ручаюсь только за то, что видела своими глазами: гибель деревьев. Необходимо квалифицированное мнение специалистов. Нельзя, чтобы сосны, живые существа, были уничтожены… как в Освенциме!

Речь получилась гораздо длинней, чем хотелось Люции Александровне. Последние слова «как в Освенциме» вырвались у нее неожиданно, прямо-таки сами собой. Но по лицам вокруг, по настороженной тишине в большом кабинете, где сейчас было тесно, Люция чувствовала, что цель достигнута: судьба Красного Бора всерьез встревожила участников совещания.

— Ну и ну! Не ожидал, что спокойное, плюсовое в целом совещание закончится таким образом! — несколько нарочито вздохнул Латисов. Улыбнулся. Улыбка подчеркнула нарочитость вздоха.

…Николай Юльевич уже отпустил всех, кроме художницы, которая по его приглашению сидела сейчас в кресле, напротив письменного стола секретаря.

Не зная, что еще хотел бы услышать от нее Латисов, она неуверенно пошутила, протянув через стол раскрытую ладонь:

— Взгляните, сколько минусов, мертвые хвойные иголки! Но ведь вы умеете превращать минусы в плюсы… Вы не курите?

— Нет.

— Тогда пусть лежит здесь, — Люция высыпала хвою в пустую стеклянную пепельницу. — Как наглядное свидетельство надвигающейся катастрофы. Покажите Мараньеву. Вы, конечно, будете разговаривать с ним по поводу Красного Бора?

— Конечно. И я уверен, что для него иголки эти, — Латисов показал на хвою в пепельнице, — еще недостаточное доказательство. Он, во-первых, сам съездит в Красный Бор, чтобы иметь свое собственное представление о ситуации. А во-вторых, он сделает все для спасения сосен… Очень толковый человек.

Николай Юльевич не заметил или, может быть, не счел нужным обратить внимание на то, что его собеседница выразительно пожала плечами.

Ему в Мараньеве нравилось все: образованность, гибкий ум, контактность, требовательность к подчиненным и даже особенно — к самому себе.

Мараньев часто заходил к первому секретарю райкома посоветоваться о чем-нибудь накоротке и задерживался допоздна, увлекая Латисова рассуждениями об исторических примерах заблуждений, о лженауке и подлинно научном методе исследования.

С уверенностью и убежденностью истинного ученого Мараньев излагал единственно возможную схему научного познания: эксперимент, теория, правдоподобные предположения, гипотезы — эксперимент-уточнение, проверка границ применимости теории, возникновение парадоксов, теория, интуиция, озарение — скачок — новая теория и новые гипотезы — и снова эксперимент…

— И терпение, терпение, терпение! — восхищенно добавлял Николай Юльевич.

Не мог он только понять: что же все-таки в Мараньеве останавливает его от полноты дружеского сближения с интересным, достойным человеком?

Впрочем, он старался не обращать всерьез внимания на непонятное внутреннее предубеждение — так же, как не реагировал он сейчас на то, что Люция Александровна пожала плечами.