Испытания

— Ну, все ясно! — сказал Гречин, что, разумеется, относилось не к Тишкиной «реплике», а ко всему совещанию, которое было тем самым завершено.

Мария Фоминична, хотя и спешила на склад, к молодой кладовщице — тоже из ПТУ, тоже обучать надо, как Горелов Павлуху, — все же поговорила на ходу с Тишкой:

— Зачем тебя, Тишенька, на совещание принесло, не пойму! На дворе так хорошо сегодня. В Красном Бору бы тебе гулять, а не по цеху мотаться! Подойди к Алексею Ивановичу, он тебе то же скажет.

При всем желании Тишка не мог объяснить — зачем он прибежал в неурочный день в красный уголок? Ибо, если бы даже он обладал даром человеческой речи, разобраться в механизме мечты, а тем более растолковать его двуногим существам было ему не под силу.

Возможно, ученые, отдающие дань антропоморфизму, так расшифровали бы Тишкины поиски Марии Фоминичне: «Большое существо с голубыми глазами брало меня на руки и опускало в голубую приятность. Пусть это сделают со мной еще раз!»

Не умея ничего объяснить, Тишка чувствовал, что пока поступает правильно, как требует будоражащая его нутро мечта; он получил от Марии Фоминичны напутствие, даже вроде команды: «В Красном Бору гулять, а не по цеху мотаться!» А сначала он должен подойти к Алексею Ивановичу.

— Что, зверь, голодный небось? — спросил через плечо Горелов, не отрывая взгляда от спорых движений Павлухи. — На, позавтракай, для тебя принесено! И беги гулять по хорошей погоде!

Горелов сунул руку в большой карман своей рабочей спецовки, пошелестел в кармане бумагой, ловко разворачивая пакет, и сунул Тишке не глядя совсем мало обглоданную кость.

Итак, получив напутствия — моральное и съедобное, — Тишка направился из инструментального цеха через заводской двор, за ворота.

Мечта толкала Тишку в Красный Бор.

15. Авторское отступление

Воспользуюсь правом на авторское отступление, которое будет единственным в романе «Домашний очаг».

У меня был близкий товарищ, который погиб 3 сентября 1948 года в авиационной катастрофе.

При взлете с Быковского аэродрома наш самолет — так называемый полумягкий, переоборудованный из военного «Дугласа», — натолкнулся в тумане, на четвертой секунде полета, на радиомачту.

Длинная лента огня вырвалась из кабины пилота, и одновременно Игорь повернулся ко мне. Его губы почему-то показались мне деревянными, они что-то говорили — деревянные губы. Но я уже вскочила, уже рванулась как-то, и даже не сквозь вскакивающих и толпящихся, а над ними: меня подбросило, кажется. Никто не кричал.

Потом мне сказали, что на крик требуется время. Там времени не было.

Я не испытывала ужаса. Потом мне сказали, что на страх, на ужас тоже требуется время, которого не было. Всего 22 секунды, как подсчитали потом эксперты, прошли от момента столкновения самолета с радиомачтой до взрыва бензобаков.

Наверно, мы в самолете инстинктивно понимали, что у нас нет времени ни на крик, ни на страх.

За те 22 секунды, которые были в его распоряжении, пилот, знакомый мне еще с войны, успел, что называется, кувырком посадить самолет (прошу прощения, не знаю точного технического термина для такого рода посадки). Механик, летевший пассажиром, успел за те же 22 секунды открыть запасный люк, что в хвосте самолета напротив входа.

Но все люди, каждый яростно пробиваясь сквозь бессловесную груду, бросились к основному выходу. Навалились, пытаясь выдавить железо, вырваться из дыма и огня наружу!

Но дверь у «Дугласа» открывается на себя.

И лишь несколько человек, и я в том числе, — к люку, что в хвосте самолета, напротив выхода. Так учили меня и моих товарищей, молодых журналистов, в годы войны пилоты самолетов, с которыми нам доводилось летать в качестве корреспондентов. Терпеливо и настойчиво учили, вырабатывали у нас автоматизм навыка.

И я рванулась туда, видя перед глазами, бог весть почему, не дочек моих, Свету и Таню, а две сморщенные и потрепанные игрушки — куклы Таньки и Светки.

Много лет я не могла забыть не только те 22 секунды в огне и дыму, но и еще несколько минут — когда я покупала два забронированных для меня билета на тот полумягкий, переоборудованный из военного «Дугласа» самолет, на рейс Москва — Симферополь.

Мне почему-то очень не хотелось брать билеты на тот рейс, хотя время вылета из Москвы было максимально удобным для Игоря и для меня. Я стояла возле билетной кассы, сначала упрашивая кассиршу заменить бронь, потом ожидая кого-нибудь, с кем можно было бы обменяться билетами.

Подошла знакомая писательница, я стала ее уговаривать, она заколебалась, но раздумала.

После катастрофы я назвала предчувствием мое нежелание лететь в тот день, тем рейсом…

У меня был зять, муж моей старшей дочери Светланы. Он погиб в авиационной катастрофе на авиалинии Прага — Марокко в августе 1963 года.

Женя должен был сначала лететь из Москвы в Прагу на самолете Аэрофлота, а оттуда на самолете чехословацкой авиационной компании в Африку.