Испытания

Ощущения протяженности во времени не было — просто провалилась куда-то, где из нее вытягивали по ниточке, вырывали, выгрызали что-то огромное, огнедышащее, напоминающее солнце. И был ужас, что вырвут, выгрызут, и останется только чернота, тьма. Но солнце цепко жило где-то глубоко внутри. И когда Маша услышала: «Ну вот, операция кончилась!» — первое, что она подумала: «Если бы я знала, что будет такой ужас, я покончила бы с собой». Обрадоваться словам «операция кончилась» она не смогла, будто выдрали из нее как раз то, что и должно было бы обрадоваться. Лишь шелуха телесная осталась. И поняла Маша, что чернота, тьма без протяженности во времени и есть смерть.

В больнице прочитала Маша «Хаджи-Мурата». Натолкнулась на строчки о черном мертвом поле, что рядом с пестрым лугом. И пронзила ее душу догадка: великий Лев Толстой так же, как и она, Маша Боброва, однажды увидел тьму, черноту, смерть.

Здесь, в деревне у Василисы Кафтановой, еще в прошлом году пришло Маше в голову сделать иллюстрацию к повести «Хаджи-Мурат».

Акварель свою Маша назвала «Русское поле». Даже руководительнице изостудии не сказала, что ее работа — иллюстрация к «Хаджи-Мурату». Только сегодня в комитете комсомола призналась. Секретарь комитета Валентин Гребешков упрекнул: «Давно разъяснила бы, что у тебя не абстракция, а иллюстрация. Я-то думал, что твоя акварель — мазня, как Александра Матвеевна говорит. Больше никаких разговоров не будет. Закрыли тему». (Выражение «закрыть тему» Гребешков перенял у директора, и оно ему очень нравилось.)

Сидя на срубе под частоколом, вспоминая все, что случилось за последние дни, Маша снова вздрогнула от гадкого, похожего на плевок словечка «мазня». Вспомнила, как она искала сочетание красок, восхитительную цветовую гамму — неожиданную, чтобы противопоставить ее черноте, которая ничто. Мечта, фантазия, восторг — все легло на бумагу. Вся душа. И оказалось — «мазня»… Нет, никогда больше не будет она, Маша Боброва, так открываться людям. Во всяком случае, Александре Матвеевне. И даже скроет от нее, если опять пойдет в изостудию. Хотя как тут скроешь? Александра Матвеевна требует, чтобы ей все было известно, значит, найдутся в бригаде охотники рассказать. А может, бросить Маше живопись? Или… выйти из бригады, в другой цех попроситься? Вообще уехать бы подальше от Александры Матвеевны, от взгляда ее, от деревянного голоса. «Мазня»!..

Но вопреки всем противоречивым мыслям Маше хотелось сейчас нарисовать летний вечер в деревне. Зеленую ветку с несколькими розовыми лепестками над светлыми красками тишины. Яблоневую ветку.

В прошлом году зашел в изостудию худощавый молодой человек, спросил, нет ли небольшой картины, на которой яблоня. Он купил бы. Нужна ему такая картина для подарка. Руководительница охнула: «Что вы! Мы не продаем! Молодые художники». Пообещала: «Подождите, кто-нибудь нарисует, мы вам так пришлем». Он извинился за свою оплошность, назвал себя: Николай Егорович Крупицын, заведующий лабораторией. Сказал, что пришлет маленькую модель корабля, может, кому-нибудь пригодится для расширения тематики? Так слово за слово. Руководительница: «Действительно, транспорта пока никто не рисовал. Местные пейзажи. Знаете, предки наши умели создавать памятники архитектуры огромной выразительности из простейшего материала… Посмотрите набросок Марии Бобровой «Уголок истории». Маша нарисовала кирпичную стену, расцвеченную изразцами, и терем, украшенный легким шатром. Крупицын похвалил, пошутил: «И добрый молодец». Николай Егорович ей нравился. Руководительница полушутя-полусерьезно: «Заходите к нам. Напишем с вас русского витязя».

Потом Маша не раз представляла себе Крупицына в шлеме и кольчуге. На коне. Под яблоней. Ей хотелось написать его так. Делала наброски. Однажды Василиса заявила уверенно: «Ты влюбилась!» Подумав, Маша серьезно объяснила: «Я никогда ни в кого не влюблюсь. Потому что я каждого все время мысленно дорисовываю и перерисовываю».

Крупицын больше не заходил в изостудию. Потом уже Маша узнала, что Николай Егорович — муж Марьяны.

…В этот июньский субботний вечер, когда Маша радовалась тишине, начальник лаборатории Николай Крупицын сидел за своим рабочим столом. По выходным дням Николай заходил в лабораторию на час, на полтора. Сегодня он задержался, хотя именно в этот вечер собирался прийти домой пораньше. Хотел покормить Вероничку и Алешу и уложить их спать, так как Мара из-за очередного аврала могла вернуться бог весть как поздно.