Испытательный пробег

— Конечно, Виталий Афанасьевич был человеком глубокоодаренным (Виталий Афанасьевич — это Яковлев, я первый раз услышал его отчество). Он был настоящим инженером. Знаете, от бога, — вздохнул Горкин. — Нам его не хватает. А то, что ему нафталин да марганцовку приписывают, так это с чужих слов. Пустой звон по бочке. Плюньте. Слышали, говорил, а может, он шутя это все говорил, в порядке бреда или еще как? Откуда мы знаем? Игнорируйте. Его форкамерный двигатель в свое время интересовал. Такая конструкция. Он ядовитые окислы азота собирался на нет свести, а СО дожигать, сделать воздух городов чистым. Ну да, он вроде даже модель построил, коллегам показывал, оптимально у него все выходило, я справки наведу, так что вы в курсе окажетесь, однако время дайте. Это мы все выясним.

Говорил он неторопливо, но, поскольку был знаменит, его отрывали: то по плечу похлопывали дружески, то издали ему кивали, и он отвечал, то руку пожимали, проходя мимо, потом вдруг подлетел к нам мужичонка неопределенных лет, верткий, с рыжими ресницами, сунул Алексею Митрофановичу в бок:

— Ну что, отец, шебутишь?

— Шебучу.

— Ну и давай шебути. Простите, где я вас, мил человек, мог видеть? — неожиданно обратился он ко мне. — Вы, случаем, не из отдела надежности?

Когда человек показывает такую осведомленность, это скорей всего несерьезно. И я, не моргнув, отвечал: «Вы ошиблись». Это его обескуражило, но ненадолго.

— Фамилия Кузяев вам знакома?

— Нет, — беззаботно отвечал я, ибо рыжий человек не показался мне. И он ушел, поняв, что контакта не возникает: у нас с доцентом Горкиным деловой разговор, а потому мешать нам не стоит.

— Булыков Яковлева знал. Вы из этого исходите. Линию стройте. Мог украсть? — не знаю. Они вместе учились, кто там у кого мог идею свистнуть, сказать невозможно, но Яковлев — трудяга, а этот — на инженерном нашем поприще пуп рвать не станет. Трое их было в институте дружков — Виталька, Олег Булыков и девушка одна какая-то, подружка их, как звали — забыл. Поинтересуйтесь, раз у вас такой интерес. Яковлев про нее рассказывал, он вообще студенчество свое, альму матер, часто вспоминал, это ведь для одних, которые порхают, — обязаловка, для других — пора золотая, невозвратная, незабываемая. Он часто разговор на прошлое переводил. Может, тогда уж идея у него возникла, потом он ее только развивал, как-то там дорабатывал и, значит, двигал, как мог. Тоже не знаю. Я вам, все обстоятельства выяснив, смогу быть полезен, а сейчас я пас, польза от меня минимальная. Надо его сокурсников, сослуживцев искать, расспрашивать. — Перерыв кончился. — Вы на обсуждение не останетесь? — спросил он. — Тогда до встречи. Зовут.

Я спустился вниз. В вестибюле у щита с прикнопленными листками объявлений о готовящейся экскурсии во Владимир — Суздаль, о том, что по пятницам на втором этаже начинает работать приемный пункт химчистки, о том, что кто-то утерял ключи и просит нашедшего позвонить по телефону, стоял тот самый с рыжими ресницами, увидев меня, шагнул навстречу.

— И все-таки, товарищ дорогой, где ж я вас видел?

— Не знаю, — твердо сказал я, намереваясь проскользнуть мимо.

— Нет, нет, вы постойте. Сейчас мы вас вычислим. Гляжу, лицо знакомое. Я, как тот швейцар в Монте-Карло, прожив на белом свете сорок четыре календарных года, помню в лицо всех, с кем когда-либо встречался. Так, так…

Я стоял, разглядывая объявления за его спиной, а он вычислял меня.

— А не мог ли я… на Московском автомобильном… вспомнил! У Кузяева? Ну, у отца нашего Игоря. Будем знакомы — Яхневич Аркадий Федорович, враг воды сырой.

Он крепко пожал мою руку, при этом на лице его, густо усыпанном веснушками, изобразилась улыбка, скорей выжидательная, чем приветливая. А вычислил он меня правильно, можно было поговорить, поинтересоваться, как Игорь, но я спешил и еще не предполагал, что встреча с Аркадием Федоровичем произошла совсем не случайно.

Он метнулся в сторону, где, облокотившись о полированный прилавок, дремали, тихо переговариваясь, два ветерана-гардеробщика. Он предполагал, что я последую за ним, но мой плащ лежал у меня в машине на заднем сиденье, я как можно приветливей попрощался, поднял руку: «До скорой встречи, Аркадий Федорович», — и вышел на улицу, и уже выруливая со служебной стоянки, увидел его сквозь двойную стеклянную стену. Он стоял в вестибюле, над ним тревожно зеленым светились настенные электронные часы.