Испытательный пробег

— Как ты его проверять будешь, как надежность выяснишь, если в тебе жалость? Противоречие! Иду на подъем, мотор как организм, ему тяжело, задыхается, а я ж не зверь, рука сама, сама тянется, но нет! Нет, нет, нет… Зубы сжал вот так вот — и еще ему по газам. Иначе ничего не выяснишь, никакой ясности не будет.

Когда-то давно Манучер тоже имел жалость к автомобилям, а вот Колька Борисов родился испытателем! Он сидит за рулем, выражение лица у него равнодушное. Жалости в нем никакой! Иногда Манучеру кажется, что он зарезать может. Ну разбойник — одно слово.

— Барбос, — говорит Манучер с восторгом. — Дрожанье рук!

Испытатель Борисов держится прямо. Не сутулится. Походка летящая. Очень следит за своей внешностью, и разные пуговицы — для шика. Он специально ездил в Дмитров — брал у Манучера машину, — купил себе черные индийские полуботинки, совершенно не гнущиеся, на что Манучер сказал:

— Теперь ты, Коля, джаз-эстрадный парень.

И Борисов долго смеялся, мотал головой.

— Вы скажете, Манучер Сергеевич, это даже смешно, мы ж с вами их загодя видели. Вы мне и присоветовали…

Коля, несмотря на малый рост, нравится девушкам. Как-то вечером привез одну в синем платье с красной каймой, в белых лакировках на подкашивающихся каблуках и, держа за локоть, вполне независимо прошел к гостинице. Шоферюги у крыльца, обсуждавшие, куда девать вечер, расступились. Манучер шею сломал, высматривая сверху, проведет или нет. Провел!

— Ну, Николай, значит, такое дело, — окончательно приняв решение, начал он. — Ты садись. Тут вот ученый, проблемами надежности занимается, имеет желание с тобой побеседовать. — Манучер говорил спокойно, без улыбки, так, что Николай должен был сразу понять, что Манучеру беседовать с учеными — дело привычное, а теперь и ему пора привыкать, и ничего в этом страшного нет. — Я рассказывал, что жалость в тебе отсутствует. Ты это подробно объясни.

— Чего я объясню? — встрепенулся Борисов.

— А то и объяснишь. Про работу расскажи.

— На словах ничего не ясно будет, надо на трассу выходить.

— Выходи на трассу, — разрешил Манучер. И ранним утром, позевывая и поеживаясь, — солнце только-только выкатывалось над очертаниями пологого холма и шоссе, не успевшее остыть за ночь, сияло холодным слюдяным блеском, — мы с Колей выехали на трассу.

— Не хвались на трассе, хвались на матрасе! — отечески напутствовал нас Манучер, выходя в гостиничный коридор в полосатых коричневых с белым пижамных штанах на тугой резинке.

Пробеги до Владивостока по бездорожью бывают нечасто. Обычная работа Борисова — гарантийные испытания, сравнительные испытания, проверка нового электрооборудования. Как-то было у него задание при скорости в 80 километров сорвать протектор сначала у передних, потом у задних баллонов. Испытывалась новая модель резины. Его грузовик набирал скорость, резко выходил на бровку, где кончается асфальт и начинается обочина. Асфальтовая кромка режет резину лучше наждака, и удержать машину с мгновенно срезанным протектором на шоссе почти невозможно. В последний момент, когда уже ясно — летишь в кювет, надо откинуться назад, упереться ногами в пол, застланный резиновым ковриком. И еще надо успеть сжать зубы, а то запросто выбьет или язык откусишь. В какое-то мгновение возникает ощущение невесомости, машина выскальзывает из рук, точно мокрый кусок мыла. И кажется — все! Конец. Надо себя перебороть. «Как?» Он плечами пожимает: «Не знаю…»

Следом за грузовиком Николая шел «газик» с заводскими представителями. Представители подъезжали, когда он уже вылезал из кабины, стоял, постукивая ногой по баллону. В придорожном лесу пели птицы, с шоссе неслышимые, ветер от проезжающих машин рвал волосы. «Ну как, живой-здоровый?» — спрашивали сверху. «Живой». — «Ну, давай выезжай задом, и начнем по новой. Закончим, пока не жарко». И снова новенький грузовик с надписью «проба» на обоих номерах задом вылезал из кювета, набирал скорость, подкатывал ближе и ближе к кромке.

— Страшно? — спросил я.

— Не без того, — достойно признался Борисов. — Страх надо перебарывать. — Подумав, он сказал, не отрываясь от дороги — все-таки я был ученым из института и со мной следовало беседовать серьезно: — Вы с Манучером Сергеевичем поговорите на эту тему. Вот ему приходилось! Он испытатель со стажем. Он вам свою автобиографию рассказывал?

— Рассказывал, — ответил я и проникся вдруг уважением к самому себе, — рассказывал, как же. Он мне даже тайну одну обещал открыть.

Это я, пожалуй, насчет тайны зря ввернул. Николай прореагировал гораздо энергичнее, чем можно было ожидать.

— Ты смотри, — сказал он, — а я и не знаю. Мне он не говорил.

И, вернувшись с трассы, перво-наперво поспешил к Манучеру.

Манучер сидел у себя в комнате в белой шелковой майке, чертил на оранжевой миллиметровке диаграмму, изредка в задумчивости почесывая карандашом волосатую грудь. Он выслушал Колю. Угостил меня «Беломором», протянув открытую пачку, а Коле не протянул, потому что нечего ему, молодой еще, и, закурив, сказал, сразу ставя все на свое место: