Истина

— Юрист-прикладник, — захохотал Комаров, — ты лежи спокойно. Выздоравливай. Кстати, поздравляю тебя.

— С чем?

— Тебе подполковника дали, а ты бежать собрался. Чего молчишь? Рад?

— Даже не знаю.

— Вот и сообщай вам приятные новости, — обиженно сказал Комаров. — Ты сколько в майорах переходил?

— Три года.

— Ну вот, справедливость восторжествовала.

Олег молчал. Почему-то известие это совершенно не тронуло его. Еще несколько лет назад он находил любой предлог, чтобы позвонить в кадры, ожидая услышать, что пришел приказ и он должен срочно бежать за бутылкой. А сейчас… Видимо, не прошли для него бесследно те несколько часов, когда жизнь по крупице уходила из него. Что он чувствовал в эти минуты? В памяти восстановились те несколько мгновений, когда сознание возвращалось к нему. Тогда в нем жила только горячая боль, и она владела им полностью до тех пор, пока он вновь не проваливался в темноту.

— Ну, ты, видно, устал, — сказал Комаров, — я пойду. А Рудермана твоего мы выдернем. Бывай.

Дверь за Комаровым закрылась, и наступила тишина. Особая, больничная, замешанная на тревоге, боли и ожидании.

Кольцову некого было ждать. Четыре года назад жена забрала сына и ушла. Вернее, уехала на недавно купленной «шестерке». Деньги на машину дала мать, продавшая картину Нестерова. Машина была записана на жену. Олег так и не собрался продать свой старенький «москвич». Они прожили десять лет, плохо ли, хорошо, а прожили. Когда он женился на ней, ее отец, доктор наук, завотделом в Институте мировой экономики и международных отношений, весьма поощрял брак дочери и занятие зятя.

Он любил при каждом удобном случае сказать:

— Мой зятек из Конторы Глубокого Бурения. Говорил он это весьма многозначительно, будто Олег был не скромным капитаном, а минимум полковником.

Место работы зятя как бы определяло благонадежность семьи. И друзья тестя, говоруны и краснобаи, все как один люди весьма обеспеченные и обласканные властью, заводя крамольные разговоры, шутили:

— Тихо, друзья, в этом доме витает тень Дзержинского. Но пришло время головокружительных разоблачений. Однажды Олег пришел домой и увидел тестя, попавшего нынче в Президентский совет, тещу, ну и, конечно, жену.

— Нам надо серьезно поговорить, — сказала жена.

— О чем?

— Ты должен уйти из КГБ.

— Почему?

— Понимаешь, Олег, — твердо сказать тесть, — твоя служба в этом доме бросает тень на нашу семью.

— Давно ли?

— Я член демпартии, состою в Президентском совете, депутат. Моя жена — социолог, работает у Бурбулиса, Наташу взяли на телевидение. Ты понимаешь?

— Нет. Я не ворую, не спекулирую. Я охраняю страну.

— Ну зачем этот ненужный пафос. Увольняйся, я найду тебе работу.

— Спасибо, я останусь служить на Лубянке.

— Значит, ты так решил? — зло спросил тесть.

— Да.

— Тогда я от тебя уйду, — спокойно сказала жена.

— Как уйдешь?

— Заберу сына и уйду.

В тот вечер Олег не принял ее слова всерьез. А на следующий день, вернувшись домой, он нашел записку, в которой жена извещала его, что уходит, забирает машину и вещи, и сообщала счет в сберкассе, на который он должен переводить алименты. Он ей больше не звонил, сына не видел. Почему-то не тянуло его к нему. Порвал — значит, порвал. Деньги переводил исправно, оставив в финчасти заявление.

Поэтому ему некого было ждать. Он лежал, прислушиваясь к шагам в коридоре, шорохам деревьев за открытым окном, к какой-то мелодии, доносившейся издалека. Нужно будет попросить ребят, чтобы они принесли магнитофон. Радио слушать не хотелось. Устал он от мрачных новостей новой России.

Сергей Никольский

Всю ночь шел дождь, и утро пришло сырое и прохладное. После десятидневной утомительной жары ненастный день принес долгожданное избавление. В открытое окно залетел упругий прохладный ветерок, и пах он не бензиновой гарью, а клейкой пряностью листьев.

Сергей снял сковородку с плиты и выглянул во двор. Старые деревья под окном отливали глянцевой зеленью. Это были старые, заслуженные обитатели Москвы, чудом сохранившиеся в разные периоды градостроительных новаций.

Завтракал Сергей уже много лет удивительно однообразно: яичница и чашка кофе. Потом он быстро вымыл посуду, сел, включил радио «Ретро» и закурил. Что может быть слаще первой утренней сигареты, которую можно выкурить абсолютно спокойно, делая вид, что торопиться тебе некуда.