Истинный творец всего. Как человеческий мозг сформировал вселенную в том виде, в котором мы ее воспринимаем

К моменту появления первых постоянных поселений людей в эпоху неолита пространство в виде земельных территорий стало восприниматься как способ установления социальных разграничений между сообществами, а позднее — как способ расширения владений королевств и королей. Территориальная экспансия за счет войн и захвата, а также интенсивное строительство, использование новых знаний придворных инженеров и архитекторов стало для древних цивилизаций способом достижения доминирующего положения над собственным народом и соседними владениями. Пространство стало достоянием — условной валютой, обеспечивавшей социальную, экономическую и государственную власть тем, кто его завоевывал, занимал и перекраивал.

Еще один важный сдвиг произошел тысячи лет спустя, когда пространство впервые начали описывать с помощью математических терминов. Этот невероятный ментальный подвиг был совершен благодаря изобретению геометрии («измерению земли» по-древнегречески) Эвклидом — греческим математиком, жившим в портовом городе Александрии, в Египте, где-то в конце IV и начале III столетия до н. э. Классический многотомный учебник геометрии Эвклида «Элементы», вероятно, созданный под влиянием вавилонских текстов, содержал математическую формулировку пространства, которая считалась единственно верной и возможной на протяжении последующих двенадцати столетий, покуда немецкий математик Георг Фридрих Бернхард Риман из Университета Гёттингена (это Мекка немецких математиков) в середине 1800-х годов не предложил свою версию неевклидовой геометрии. Риманова геометрия, оперирующая многомерными гладкими многообразиями, была извлечена из академического забытья примерно через полстолетия после того, как ее впервые описал не кто иной, как Альберт Эйнштейн, который использовал это новое видение многомерного пространства для формулировки общей теории относительности.

Но прежде чем мозг Эйнштейна дал жизнь вселенной, в которой пространство и время сливаются в пространственно-временной континуум, другие революции повлияли на представления людей о пространстве, расширив его диапазон и охват от крохотного до бесконечно большого.

Опять-таки важнейшую роль здесь сыграли изменения ментальных абстракций, направлявшие переход от Средневековья к эпохе Возрождения в Европе — на сей раз в процессе расширения и нового определения пространства. Это глубокое изменение, вновь поставившее человечество в центр доминирующих космологических взглядов, также изменило восприятие пространства простыми людьми и, как часто случается в истории, его отражение в искусстве, особенно в живописи. И вновь я обращаюсь к словам Льюиса Мамфорда, чтобы подчеркнуть, насколько важный сдвиг в представлении о пространстве произошел при этом переходе. «В Средние века пространственные отношения обычно выражали в виде символов и значений. Самым высоким предметом в городе был церковный шпиль, указывавший в небеса и возвышавшийся надо всеми более низкими строениями, поскольку церковь доминировала над надеждами и страхами. Пространство разделяли произвольно, чтобы представить семь добродетелей, или двенадцать апостолов, или десять заповедей, или Троицу. Без постоянного символического указания на сказки и мифы христианства смысл средневекового пространства распался бы».

Это объясняет, почему в средневековой живописи размер персонажей выбирали таким образом, чтобы отразить разные уровни социальной значимости в группе. Сегодня некоторые из этих картин производят странное впечатление: эквивалентные человеческие тела, которые следовало бы изобразить одинаковыми по размеру в одном и том же визуальном ракурсе, нарисованы совсем разными, если, к примеру, один из этих персонажей является святым или как-то еще напрямую относится к церкви. Сочетая в живописи сцены из жизни Христа, произошедшие сотни лет назад, с картинами собственной современности, средневековые художники не стеснялись объединять в одном пространстве многочисленные временные эпохи. В качестве примера этой тенденции Мамфорд приводит картину Боттичелли «Три чуда святого Зиновия», на которой в одной городской сцене соединены три момента времени. Обобщая это средневековое видение пространства, в котором предметы могут появляться и исчезать на сцене без какой-либо логики или изображаться в неуклюжем или даже физически невозможном состоянии, Мамфорд заключает: «В этом символическом мире пространства и времени все было либо таинственным, либо чудесным. Связующая нить между событиями была космического и религиозного порядка; истинный порядок пространства [устанавливали] небеса, а истинный порядок времени — вечность».