Источники социальной власти: в 4 т. Т. 1. История власти от истоков до 1760 года н. э.

К 2500 г. до н. э. существовало приблизительно 12 городов-государств, которые, как подтверждают археологические находки, управлялись царями-деспотами. Во время военных столкновении некоторым из них удалось добиться временной гегемонии. Милитаризм достиг своей кульминации в первой большой империи Саргона Аккадского, описанной в главе 5. Таким образом, мы входим в отдельный милитаристский этап и можем вновь обратиться к милитаристским теориям происхождения государства, которые обсуждались в предыдущей главе, не для нахождения его истоков, а для того, чтобы объяснть его последующее

развитие. Применительно к истокам эти теории обладают двумя слабостями, раскрытыми в главе 2: военная организация, которая увеличивает власть своих командиров, в действительности предполагает властные возможности государств уже существующими; кроме того, общества предпринимают ряд шагов для гарантии того, что временный авторитет (authority) не превратится в постоянную принудительную власть. Однако применительно к уже существующим государствам, стратификации и цивилизации эти положения теряют силу. Управленческие техники, которые уже были применены к ирригации, перераспределению и обмену, а также к патрон-клиентским отношениям между центром и периферией, могли привести к развитию военных ответвлений. Сначала преобладала требующая больших инвестиций оборона как в форме строительства защитных сооружений, так и в форме плотных, медленно передвигающихся фаланг пехоты и колесниц, из которых состояли первые армии. Подобные формации стимулировали централизованное командование, координацию и снабжение.

Превращение временного авторитета в постоянную принудительную власть (power) немного более проблематично. Одним из импульсом было заключение населения в «клетки» городов-государств. Это было отмечено Карнейро (Carneiro 1961, 1970; ср. Webb 1975) ^{в его}

милитаристской теории инвайронмен-тальных ограничений (средовой ограниченности). Исследуя вопрос о происхождении цивилизаций, он, как и я, настаивает на важности ограничений, накладываемых самим характером сельскохозяйственных земель. Он утверждает, что по мере роста производительности сельского хозяйства население становилось все более запертым в «клетку». Демографическое давление усугубляло ситуацию. Война была единственным решением. Поскольку побежденным было некуда бежать, их захватывали и превращали в низший класс в расширившемся обществе. Этот аргумент Карнейро использует в качестве объяснения происхождения государства, и по этой причине оно дефективно. Сельское хозяйство не истощало используемые земли в долинах рек, в ранних захоронениях отсутствуют военные артефакты, не существует непосредственных доказательств того, что государства испытывали демографическое давление. Но Карнейро по существу прав в другом ключевом вопросе. Он воспринял проблему, обычно относящуюся к ранним режимам, в которых авторитет добровольно даровался и поэтому столь же свободно забирался обратно. Следовательно, важны «границы» социального контейнера, которые лишали части свободы. В обществах, которые уже были территориально и социально контейнерными под действием другого давления, границы становились менее проницаемыми. Городские стены символизировали и актуализировали «клетку» авторитетной власти. Лояльность диффузному авторитету (authority), пересекающему их границы, ослабевала — принятие этого государства и его военачальника усиливалось. Так начиналась политическая история гигантских систем протекционистского рекета: «Прими мою власть, чтобы я мог защитить тебя от худшего насилия, пример которого я тебе покажу, если ты мне не веришь!»

Тем не менее остаются две проблемы: почему война стала более важной в этот период и как авторитет военных трансформировался в постоянную принудительную власть?