Истоки (Книга 1)

- Разве у вас не было артиллерии? - возмутился Савва.

- Пушки были, а инициаторов атаковать еще больше было. Лежат в цепи, и вот, не дожидаясь приказа командира, какой-нибудь энтузиаст, вроде меня, вскакивает и орет: "Ура! За Родину! За мной!" Все встают и бегут. Нельзя же отставать, когда за Родину побежали! - с затаенной внутренней болью сказал Михаил.

- Где же командиры были? К чему такой произвол? - спросил отец строго.

- Считалось непатриотичным сдерживать горячих. А они дезорганизовали управление войсками. К тому же ни одна армия в мире не встречалась с такими мощными укреплениями среди лесов, скал, валунов, озер, в суровые морозы и метели. Недаром о Западном фронте на время все как бы забыли. Внимание приковал Карельский перешеек. Там испытывалось искусство немецких, английских, французских и американских инженеров, построивших линию Маннергейма. На первых порах не ладилось, а потом приехал Валдаев, и дело пошло.

- Валдаев - видный красный полководец, - сказал отец.

- О нем даже песни поют, - добавил Юрий.

- Начинай, я подтяну. Мне не привыкать петь с чужого голоса.

- Ого, да ты, Михайло, оказывается, не прежний теленок, - сказал Савва.

Непривычная взвинченность Михаила насторожила Любовь. Положив руку на плечо сына, она сказала:

- Ты очень впечатлительный.

- Да мне что, мама! Если хотите знать - нет худа без добра. Хорошо, что хейтели испытали нас огнем и железом в малой войне.

- Уберем со стола и займемся делом. Хочу поделиться с вами кое-какими мыслями о своей работе, - сказал Юрий.

Михаил встал, не глядя на родителей, хотел уйти, но отец удержал его за руку.

- От своих у нас секретов нет.

- Тем более от солдата, - подхватил Савва. - Да, кстати, почему ты беспартийный, Миша?

- Не дорос. Не вижу пользы от себя для партии. Малодушен. О таких говорят: видно ворону по полету, а добра молодца - по соплям.

Дядя, отец и Юрий придвинулись к столу, сблизив рыжие головы, Михаил сел подле матери, вязавшей шаль. Покуривая трубку, отец поглядывал на Михаила с улыбкой. Ничего интересного для себя Михаил не ждал от этих "деловых, партийных" разговоров. Всегда и всюду, казалось ему, говорили одно и то же: недостатки, промахи, исправить, поднять. И так без выпряжки, без передыха много лет. В конце концов все может надоесть, даже героическое. Ковыряясь ногтями в своих обмякших после бани мозолях на широкой короткой ладони, он исподлобья глядел на Юрия. Тот говорил медленно, очевидно сдерживая внутреннее волнение, ноздри раздувались, темнели голубые глаза. И постепенно открывалась Михаилу неведомая ему жизнь и работа родных людей...

Когда-то Юрий думал, что не сумеет сработаться с Тихоном Солнцевым в промышленном отделе горкома партии. Так оно и получилось. Солнцев грозил снять с него стружку, если плохо поведет дело. Уж что другое, а стружку снимать он умеет. Скольким поломал жизнь! Юрий не то что боялся, а как бы опасливо присматривался к Солнцеву. Добрый от природы, но огрубевший и ожесточившийся в жизни, Тихон лихорадочно изменчив в своих отношениях с людьми: то безжалостно суров, то напоминает порой предшественника Саввы на заводе: как стена резиновая, хоть головой бейся об нее - не прошибешь и не зашибешься.

"А что делал я, когда с Юрки стружку снимали? - подумал Михаил. Кажется, спорил с критиком о том, почему одни ворчливо поучают, другие выслушивают их грубость. Ага... значит, брат хотел, чтобы с него требовали".