Истоки (Книга 1)

- Опять хитро подвел, Михайло. Я-то, скажем, в простоте душевной считаю, что недаром калачи ел, а ты поглядишь с высокой колокольни и скажешь: ну и свин, сделал на полтину и доволен. Так, что ли?

- В моей жизни, как в пустыне: ни кустика, ни травинки.

Михаил стоял рядом с высоким отцом. Лицо мягкое, глаза беспомощно косят. У отца сильный подбородок, тугие, железные скулы, орлиный взгляд.

- Вредно иметь столько свободного времени. Я всю жизнь, как маховое колесо, крутился и не мог долго разглядывать себя. Остановлюсь, когда вот это перестанет стукать. - Денис прижал ладонь к сердцу. - Вон она, Волга, вечно работает, не останавливается для лишних раздумий. Застойная вода, наоборот, все стоит и думает, дремлет, оттого она и плесневеет. Дрянь в ней всякая заводится.

- Запутался в чем-то, споткнулся где-то. Да вам, наверное, Саша рассказывал о моей греховодной жизни.

- Что ты? Какие же особенные грехи у тебя, Миша? Пьешь? - спросила мать.

- О всех не скажу... чтобы не гордились, мол, всего знаем. Но одну беду назову: женщина. - Слово "женщина" Михаил произнес с такой шипящей злобой, что отец и мать смущенно потупились.

- А кто же их не любит! - воскликнул Денис, подмигнув жене. - Без подруги хлеб горек, не ясно солнце. Половиной зовется недаром.

Темная краска долго не отливала с испятнанного оспой лица Михаила.

- Э-эх, да нечего обо мне толковать! - Михаил пропаще махнул рукой.

Денис поймал его руку и, заглядывая в глаза, участливо спросил:

- А может быть, лучше думать о жизни других, и тогда веселее будет?

Михаил нахмурился, закусив трубку.

- Куда я иду? Впрочем, я никуда не иду, я попал в какой-то круговорот: принимаю себя не за того, кто я есть на самом деле. Часто думаю о смерти. Юрий говорит, о смерти думают больные или дураки. Я здоров, дураком назвать себя не хочется. Это сделают друзья.

- Запутался, заврался! - жестко бросил отец.

Михаил потер лоб.

- Не то я хотел сказать. Общество не ошибается, как и сама матушка-природа. Так вот, я хочу всем сердцем познать и разделить радости и горечь, правду и заблуждения нашего времени. А между тем у меня ни черта не получается... Скверно себя чувствую, временами так больно, будто бегу куда-то по гвоздям. Вот и все.

- А по-моему, это только начало твоей дороги. Борись! Не словами, слова раздражают людей больше, чем дела. Возражают делом, - сказал отец, а мать добавила:

- Человек склоняется перед силой деяния.

Михаил рассказал о своих литературных неудачах, о том, как жестко критиковал его один умный друг: мод, смерть в твоих творениях очень безобразна, а должна быть красивой.

- Врет твой умный, - сказал отец. - Где это видел он красивую смерть? Девка, что ли, она, смерть-то? Дурак, право, дурак! Дай мне адрес этого хвалителя смерти. Придет она ко мне, а я ей скажу: "Ненавижу я тебя, глупая и злая ведьма, иди вот по этому адресу к своему полюбовнику - тебя он считает красивой". А ты, Миша, живи своим умом. Угождать другим терять характер. И жизнь возненавидишь в таком разе.

- Жить своим умом не позволяет кое-что. Например, сам себе мешаю, мое казенное мышление мешает. Вроде могу, но не смею. И все оглядываешься то на Гитлера, то на самураев: а вдруг брякнешь такое, что повредит нашему человеку. Ему и без того нелегко строить, себя ломать, вытаскивать из грязи. Да ты, мамака, читала мои рассказы, ну разве не чувствуешь трусость мою, а?

- Знаешь, Миша, брось пока писать о таких, как Юрий, вообще о руководителях. Не знаешь ты их, далек от них. Добрым легко быть со стороны, а человек, облеченный властью, тяжелый для других. Власть не может гладить по шерстке. Редко кому нравится, чтобы им командовали, повелевали. К тому ж начальники, как характеры, самолюбивы, про них что ни скажи, все кажется им недостаточно умным. Думай о тех, кого знаешь, пиши хотя бы о себе, Миша.

- Вот и я ему говорю то же самое! - послышался голос Юрия, входившего в беседку.

- Мой жизненный опыт лежит за пределами искусства. Я не ударник, не профорг - значит, не герой.

- Ну-с, философствуйте, братцы, а мы с матерью на боковую, - сказал Денис и, улыбнувшись, добавил: - Лишние разговоры все равно что дизентерия.

- Без крику дети не растут, - возразила ему Любовь. - Поспорьте, ребята.

Родители ушли.

- К черту разговор! Без того знаю: слаб и глуп я. Послушен указующему персту и директивному басу умных. Как попугай твердил, что в наших условиях нет места бытовому треугольнику: я люблю ее, а она другого.

- А разве измены свершаются при помощи какой-то другой геометрической фигуры? Уж если "она" разлюбила меня, то, верно, полюбила "его", - сказал Юрий.

- Что ты, дитя! Нет сейчас ни измен, ни жуликов, ни дураков.

- Но ты этому не веришь, Миша.

- Велят - верю. Я же - Кузьма Гужеедов. Дрессированный осел... Я хочу забыться... Нет ли у тебя на примете этаких простых и веселых? Кроме смеха и песен, мне ничего от них не надо. Только, понимаешь, такие... чтобы не было у них фантазии.

- Но почему же непременно без фантазии? - с улыбкой спросил Юрий.