Историческая культура императорской России. Формирование представлений о прошлом

Если воспользоваться методикой расчетов А.Г. Тартаковского[1320], показывающих движение публикаций мемуарного характера в пределах 1801–1860 годов, то можно установить количественную и тематическую зависимость между «мемуарной» и «романной» группами, установить временные корреляции между ними. Кроме того, стоит уточнить, что исследователь учитывал только печатную продукцию, справедливо ориентируясь на ее известность и публичное распространение (для Пушкина и Вяземского, первых и главных ревнителей мемуарной культуры, факт попадания на журнальные страницы «записок» и «преданий» был принципиален; публичность, читательская доступность, открытость, а не кулуарность – залог воздействия такого рода текстов). Таблицы динамики движения публикаций воспоминаний и дневников в дореформенный период в исследовании А.Г. Тартаковского построены главным образом на материалах фундаментального справочника о русской дореволюционной мемуаристике[1321] и расписаны по годам.

Между тем, на наш взгляд, стоит расширить границы мемуарного «сектора» за счет включения в него рукописных материалов. Неизданные, хранившиеся только в узком домашнем кругу, они тем не менее также являются важным показателем подымающейся «температуры» в этой сфере. Представления об этом подспудном массиве с учетом старых[1322] и новых[1323] данных крупнейших архивохранилищ (к примеру, лишь одной мемуарной коллекции, хранящейся в РГАЛИ[1324]

) позволят более полно восстановить картину. Даже анализ только этого собрания, насчитывающего сотни документов, показывает, насколько интенсивной и бурной была практика ведения дневниковых записей и воспоминаний в эти годы. Некоторая доля их публиковалась фрагментарно[1325], большая часть так и оставалась рукописной, бытовала в кругу семейных хранилищ и дружеских преданий.

Если дополнить количественные данные, приводимые в монографии А.Г. Тартаковского[1326], сведениями из библиографического указателя русских исторических романов 1830-х годов (Д. Ребеккини) а также результатами исследования ряда архивохранилищ (РГАЛИ, ОПИ ГИМ, ОР РГБ, ОР РНБ, РГИА), можно прийти к следующим предварительным выводам:

• за период с 1801 по 1840 год в целом наблюдается рост мемуаристики;

• сохраняется разрыв между неопубликованными, рукописными, хранящимися в семейных архивах, и опубликованными материалами. Причем к середине – концу 1830-х годов этот разрыв увеличивается: печать не успевает за темпами «домашнего» накопления мемуарного ресурса. К середине и во второй половине века этот разрыв будет сокращаться, появятся периодические издания («Русский архив», «Исторический вестник» и др.), публикация мемуаров, исторических документов бытового характера станет обязательной частью их программы. Кроме того, начиная с 1840-х годов все чаще выходят отдельные издания воспоминаний;

• в 1820-х все же происходит некоторый спад мемуаристики. В этот период мы видим некоторую «компенсацию» понижения «вспоминательной активности» (как в печатной, так и в домашней сферах) за счет значительного повышения доли исторической беллетристики – отечественных исторических повестей, переводных романов;

• первый кульминационный виток русской исторической романистики совпадает и с количественным ростом мемуарной продукции, что и в последующие десятилетия будет находиться в прямой пропорциональной зависимости.

Если говорить о соотношении тематического репертуара «двух литератур», то «расчистка» мемуарных запасов тоже показательна: мы видим, что разработка того или иного эпизода русской истории, интерес к историческим лицам и событиям взаимозависимы, одна литература служит «маркером» для другой, стимулирует, подталкивает к обсуждению и прорисовке деталей, вбрасывает трактовки сюжетов. Эта взаимозависимость усугубляется и дополняется еще одним важным качеством: не только привычка писать мемуары, но и читать их, вводить в научный, бытовой, писательский обиход, – все эти навыки, каждый по-своему, служили формированию контекста для создания исторической мифологии.

В зависимости от возраста и жизненного опыта читателя исторические события, описанные в мемуарном тексте, теряют конкретность и приобретают все более общие и абстрактные черты. Многосторонность и противоречивость исторического процесса стирается в читательском восприятии из-за отсутствия разных точек зрения на событие. Начинается процесс мифологизации истории[1327].

И мемуаристика, и русский исторический роман активно сотрудничают в создании специфического мифологического нарратива. Подробное описание такого сотрудничества может стать предметом отдельной работы.