Историческая культура императорской России. Формирование представлений о прошлом

Революция, совершенная в исторической романистике Вальтером Скоттом, имела для России пусть и локальное, но не менее важное значение, чем революции политические у европейских соседей. Смысл этого переворота заключался в нескольких вещах. Во-первых, Вальтер Скотт создал целую романную школу. Эта школа работала бесперебойно – с июля 1814 по ноябрь 1831 года. За 17 лет выпущено 26 романов. Один-два новых текста ежегодно приучали к регулярному чтению, давали уроки стабильной, хорошо отлаженной литературной практики, способствовали формированию привычек, вкусов, навыков исторического художественного письма. Кроме того, в этой школе русские писатели быстро обучались литературной технике, наблюдению за устройством романов, осваивали приемы, необходимые для исторического романиста. Прозрачность морфологии вальтер-скоттовского романного типа способствовала легкости обучения и воспроизводства этих конструкций с разным содержательным наполнением и в варьирующихся исторических декорациях[1304]. Но главное, конечно, заключалось в том, что школа Вальтера Скотта заложила целую культуру исторического романного мышления, сфокусировала романную оптику на обыденных, домашних, частных деталях. Их заразительность отмечал Пушкин в своих заметках 1830 года «О романах Вальтера Скотта». Его поддержали многие современники и те, кто, отдавая дань вальтер-скоттовскому писательскому искусству, позднее признавал его архаичность.

Исторический, вальтер-скоттовский роман – это пространное, солидное здание, со своим незыблемым фундаментом, врытым в почву народную, со своими обширными вступлениями в виде портиков, со своими парадными комнатами и темными коридорами для удобства сообщения[1305].

В России только за шесть лет с 1823 по 1829 год выходят на русском языке 25 переводных романов Вальтера Скотта. Тогда же в большом количестве выходили «серые и грязные» книжки 60-томного французского собрания сочинений – «дефоконпретовских переводов»[1306]

. Переводчики внесли свою лепту в создание особого языка исторического романа, и провалы в этом смысле тоже сыграли свою роль, может быть, сопоставимую с удачами, оставшимися в читательской памяти. Несмотря на то что к концу 1830-х популярность Вальтера Скотта уменьшилась, все равно его сочинения переиздавались и раскупались позднее.

Для русских читателей значимы были не только тексты, но и подробности биографии своего литературного любимца. Жизнь Вальтера Скотта после его смерти становится частью легенды и той реальностью, которая особенно дорога русской публике. Биографы-посредники занимают должное место в вальтер-скоттовском пантеоне. В этом ряду обстоятельный очерк-рецензия на мемуары о В. Скотте Томаса Карлейля (London and Westminster Review. 1838. № 12)[1307] – чуть ли не самое веское суждение о Скотте

[1308], на которое «оглядывались» те, кто писал о «шотландском барде» позже.

«Русских Вальтеров Скоттов» было много, каждый читатель и переводчик, собиратель библиотеки сочинял, кроил «своего» романиста по каким-то своим критериям и лекалам, «городским» и «усадебным», столичным и провинциальным, и по этому «вальтер-скоттовскому компасу» составлялись рецепты для русских исторических романов[1309]

. Показательна история одного тогдашнего сочинителя. Михаил Воскресенский[1310] (1803–1867), из духовного сословия, медик, необычайно плодовитый литератор, выпустивший без малого 40 томов, известен как автор «Евгения Вельского», неудачной пародии-подражания пушкинскому «Евгению Онегину»[1311]. Свой вход в литературу он начал как раз с перевода романов Вальтера Скотта: «Талисман, или Ричард в Палестине» (Ч. 1–3. М., 1827), «Сен-Ронанские воды» (Ч. 1–6. М., 1828), «Морской разбойник» («Корсар») (Ч. 1–4. М., 1828), «Пертская красавица» (Ч. 2, 4. М., 1829). Случай Воскресенского – в высшей степени характерный. Он переводил с французского, учился у французов. Вальтер Скотт в его изложении тоже был отчасти «французский», близкий другим его литературным учителям – Гюго, Жюлю Жанену, раннему Бальзаку. В «исполнении» Воскресенского терялись характерные черты романистов, и получался некий средний образ исторической беллетристики, наполненной замысловатыми приключениями, мелодраматическими оборотами, интригами: «Целые груды страстей законных и противозаконных, события верхом на событиях»[1312]. Вальтер-скоттовская выучка сказалась в изначально полученном заряде, толчке, неостановимой инерции писательства.