Историческая культура императорской России. Формирование представлений о прошлом

Вот как отпраздновали мы открытие памятника Карамзину. Кажется – это было первое торжество в таком роде. Первые опыты не могут быть полны, Державин в Казани может быть открыт теперь, разумеется, еще с большим блеском. Всего нужнее гласность, которая у нас вообще находится в самом несчастном положении. <…> Надобно по всей России заранее распространить известие о дне открытия; надобно, чтобы все Университеты и Академии могли прислать своих представителей; чтобы произнесено было несколько торжественных речей, чтобы заранее напечатана была книга, хоть в роде альманаха, в честь Державину, с его биографией, письмами, известиями, разборами его сочинений, описанием памятника, портретами, снимками, в молодости, в старости, с его руки, и тому под. – Все это будет, будет, когда мы сделаемся опытнее, своенароднее на деле, а не на словах только![1460]

Здесь важно, во-первых, понимание того, что открытие памятника должно сопровождаться особой

церемонией, и, во-вторых, ощущение недостаточности существующего ритуала. Вероятно, именно в этом контексте и не берутся в расчет предыдущие памятники (в том числе и памятник Ломоносову в Архангельске) – события не было. Только сопутствующие ритуалы могут ввести бездушный, в сущности, монумент в поле культуры, подчеркнутая значимость события придает значимости самому памятнику, объясняет его окружающим, делает частью общественной жизни. Об этом же писал Николай Языков своему брату Александру:

По случаю объявления (так называется в нашей Библии инаугурация монументов) памятника Карамзину должно издать альбом, в котором должны участвовать все русские поэты и прозаики: каждый пусть напишет об нем стихи или статью! Так делали немцы в честь Шиллера и Гёте. Похвально перенимать похвальное[1461].

Создание памятников уже не декларируется как практика, ориентированная на иностранцев или копирующая иностранный церемониал. Однако, как только возникает желание эту практику как-то оживить и развить, приходится обращаться к зарубежному опыту. Он плохо приспособлен к русской действительности – цензура далеко не сразу позволила напечать погодинское «Историческое похвальное слово…», а потом и языковское стихотворение, посвященное открытию памятника в Симбирске. Разрешение было получено только в январе 1846 года.

К кому был обращен памятник, для кого и кем он создавался? С одной стороны, адресат, безусловно, помещен в будущее. О памяти почти не говорилось, речь шла о потомках и о воспитательном значении монумента. То есть вся эта история как бы сообщала культурным наследникам: вот эта фигура для вас важна, вы должны особо чтить ее существование (правда, тут же возникает ощущение, что нужно еще и объяснять, чем же именно важна). Выступающие видят свою публику воочию и обращаются прямо к ней. «Слава вам, мужи именитые (выделено мною. – С.Е

.), коим первым пришла на сердце, сродная вашему сердцу, благородная мысль, почтить премудрость!» (Епископ Симбирский и Сызранский Феодотий)[1462]. Мучаясь составлением речи, Погодин описывает ситуацию произнесения ее:

Перед кем? Не перед толпой необразованной, легко приходящей в соблазн, способной к кривым толкованиям, а перед дворянами, его согражданами, людьми просвещенными

![1463]

Иллюзий относительно народного характера торжества нет.

Вся эта красивая история отравлялась только одним, а именно: памятником. Это стало ясно еще до открытия – Н. Языков писал к Н. Гоголю еще в 1844 году: