Истории из лёгкой и мгновенной жизни

Помнить: чем реже ты продаёшь то, что ты есть, – тем дороже ты стоишь. Не продаёшь совсем – начнут платить за то, что ты не продаёшься.

Надо быть сильнее любой своей слабости.

Я курю двадцать лет (а иногда курю ужасно много), но я могу в любой день встать – и не вспомнить неделю, или месяц, или год про никотин. Нет и нет.

Я ничего не коллекционирую и ничем не дорожу. О любой материальной трате я переживаю пять минут. Однажды у меня украли машину, я уже к вечеру расхотел думать об этом.

Теперь у меня другая машина, и я о ней тоже не думаю. Если сосед оставит на моей машине царапину – я не пойду к соседу разбираться, мне это скучно.

Я быстро или очень быстро езжу, когда я за рулём. И потом плачу за свою скорость, но это окупается. Когда мне говорят: куда ты гонишь, больше получаса не сэкономишь, – я не понимаю, о чём речь. За полчаса я могу: поговорить с детьми, или прочесть тридцать страниц текста, или заработать энную сумму на мелкие, или даже не очень мелкие расходы.

Я не читаю про себя злую критику, не интересуюсь сплетнями про себя, какие-то слухи про себя случайно узнаю́ через год, когда они уже не имеют никакого значения.

Врагов и недоброжелателей забываю. Иной раз могу обнять злопыхателя при встрече: он стоит, удивлённый, думает, что я простил, или, что ещё смешнее, ищу его дружбы, – а я просто не помню. Был вроде какой-то дурак, но кто знает, куда он делся.

Был, сплыл.

Я не могу обижаться на жену. Проще признать свою вину. Тем более, что я действительно виноват.

На детей вообще не могу злиться, даже если времени полно.

Да, чуть не забыл самое главное: дети – это дисциплина.

Кто хочет успеть больше – должен плодиться и размножаться.

Человек с одним ребёнком – делает вдвое больше, чем если бы он был бездетен. С двумя детьми – в четыре раза больше. Такой человек живёт в жестком графике, и время его становится резиновым. Оно растягивается. Правда, если ты не в силах его растягивать, оно больно ударит тебя резиновым хвостом по лицу.

Но люди сплошь и рядом даже не пытаются разбираться со своим временем. Они живут, как рыбы зимой. Не успевают – потому что не делают. Живут так, словно рассчитаны на двести лет. Я и сам уверен, что рассчитан на двести, но у меня планов на триста, мне нужно успеть, и я уже успел многое.

Тем более, что успевать – не надо.

По крайней мере лично мне не надо ничего успевать: я просто воспроизвожу себя. Музыку, слова, радость, веру. Это накопленное. Когда ты что-то делаешь – это копится. Когда не делаешь – исчезает последнее. У меня накоплено столько, что мне надо только записывать. Это не работа – я живу на всём готовом.

Думать тоже надо меньше, потому что привычка к вольным размышлениям – на самом деле вредная.

Читать куда полезней.

Когда езжу в поездах (а я всё время в поездах), вижу, как люди сидят, смотрят в окно, смотрят в окно, смотрят в окно. Потом спят. Потом смотрят в окно, смотрят в окно, смотрят в окно.

Потом говорят: читать некогда, знать некогда, и обо всём вот этом я вообще не знаю и знать не хочу – полно других забот.

Читать некогда, а что есть когда? Думать про свои обиды, про свои болезни, про муть своей жизни? Поднял муть – осела. Поднял – осела. Чего поднимать-то? Зачем поднимаешь?

Самое сложное и важное – отвлечься от себя. Чего тебе в тебе?

Надо любить чужое – как минимум не меньше, чем своё. Говорить о том, что больше тебя. Интересоваться другими: в них можно рассмотреть действие законов, которые не видишь в себе. Нельзя целую жизнь водить вокруг себя хоровод. Ты не ёлочка.

Думать о себе скучно. Куда интереснее думать о Боге, о Родине, о народе, об истории, о поэзии. О любви, наконец. Но не о том, как не любят тебя, а о том, как любишь ты.

…впрочем, я вспомнил, что люблю я. У меня есть слабость: я люблю шоколад.

Мне кажется, что сладкое помогает запомнить то, что нужно запомнить, и легче воспроизводить накопленное.

Наверное, это заблуждение.

Хотя кто его знает. Возможно, всё описанное – заблуждение, и только любовь к шоколаду – истинное и настоящее.

Баба-яга – лучший друг отца

Это самый забавный возраст – годика три, – когда ребёнок уже понимает игровую составляющую родительских рассказов про чудовищ и Бабу-ягу, но всё равно втайне опасается, что всё это в любую минуту может оказаться истиной.

«В целом Бабы-яги нет, но вдруг иногда есть?»

Живём с дочерью в деревне, вдвоём, анахоретами, во всём нашем затерянном и не отображаемом на картах и навигаторах селении в дюжину домов горит два окна, наше – третье, вокруг лес; мы посреди снега и дикой природы.

Иногда с удивлением смотрю в окно на другой берег Керженца – и в который раз с удивлением осознаю́, что там живут звери. Живут в самом буквальном смысле – своей звериной жизнью.

Они, понимаю я, обитают не в зоопарке и не в детских книжках с картинками, а натурально в лесу, около нас. Их никто не греет, не кормит, не причёсывает. Когда мы гуляем по лесу, они могут присматривать за нами.

Ежедневно они ищут себе пропитание и периодически едят друг друга. У них там идёт непрестанная война.