Истории Хейвена

У нескольких началась головная боль, которая прекращалась сразу по выезде из города — пострадавшие считали это действием аспирина.

А у нескольких во время гуринджеровского восхваления Рут Маккосланд возникли замечательные идеи. В некоторых случаях идеи приходили настолько внезапно и казались настолько глобальными и фундаментальными, что авторы их чувствовали помутнение в голове. Таким людям стоило больших усилий не вскочить немедленно с церковной скамьи и не выбежать на улицу, выкрикивая «Эврика» во всю мощь легких.

Жители Хэвена замечали такие случаи, и это их немало забавляло. Вдруг чье-нибудь равнодушно-апатичное лицо, которое мгновенно напоминало пудинг, резко преображалось. Глаза расширялись, рот приоткрывался — безошибочные признаки того, что человека посетила Великая Идея.

Эдди Стэмфелл из казарм Дерри, к примеру, задумал новую национальную систему связи для полицейских, благодаря которой ни один полицейский в мире не почувствует себя одиноким. И он представил, как все тайное станет явным благодаря новой системе и все эти назойливые штатские со своими полицейскими отрядами с радиосвязью почувствуют себя кусками дерьма. Новые варианты и модификации стали приходить к нему в голову так быстро, что он не успевал их осмыслить, если бы идеи были водой, он бы давно утонул. За это я должен стать знаменитым, лихорадочно думал Эдди. Преподобный Гуринджер был забыт, Энди Райдерт, его друг, был забыт, его неприязнь к этому полоумному городишке была забыта, Рут тоже была забыта. Идея захватила его мозг. Я стану знаменитым, я революционизирую работу полиции в Америке… а быть может и во всем мире. Черт побери! Черт побери!

Горожане, которые прекрасно знали, что великая идея Эдди покажется ему глупой в полдень и будет бесславно забыта в три, слушали, улыбались и ждали. Ждали окончания всего этого, чтобы вернуться к собственным занятиям.

Тогда они смогут вернуться к «превращению».

11

Они катились вниз по грязной дороге — Дорога № 5 Альвиона, которая в городской черте Хэвена стала Огненной Дорогой № 16. Дважды от нее ответвлялись грунтовые дороги, пропадающие в зарослях, и каждый раз Дуган внутренне готовился к еще одной поездке-костоломке. Но Хиллмана не привлекла ни одна из них. Он доехал до девятого шоссе и только тогда свернул направо. Ив разогнал «Чероки» до пятидесяти и начал углубляться в Хэвен.

Дуган испугался. Он так и не понял почему. Старик сошел с ума, это уж точно: его идея о том, что Хэвен превратился в змеиное гнездо являла собой пример паранойи в чистом виде. Все так, Монстр почувствовал неуклонное, пульсирующее возрастание нервного напряжения снаружи. Это отозвалось лишь смутными, едва заметными откликами в его нервных волокнах.

— Ты все время трешь лоб, — сказал Хиллман.

— У меня голова болит.

— Станет еще хуже, если только ветер не усилится, так мне кажется.

Еще один шаг по направлению к абсолютному маразму. Какого черта он здесь делает? И почему он чувствует себя так погано?

— У меня такое состояние, как будто бы кто-то подсунул мне пару таблеток снотворного.

— Ого.

Дуган взглянул на него.

— Но ты-то себя так не чувствуешь? Ты ведь совершенно невозмутим.

— Я, конечно, немного испуган. Но у меня нет ни нервного напряжения, ни головной боли.

— А почему твоя голова должна болеть? — сердито спросил Дуган. Их разговор как будто бы был взят из "Алисы в Стране Чудес". — Головная боль не заразная.

— Если вы с шестью приятелями красите что-нибудь в закрытой комнате, то к концу работы у всех заболит голова, не так ли?

— Да уж, пожалуй. Но это не…

— Нет, это не так. Нам еще повезло с погодой. Так и есть, по-моему, эта штука порядком чадит, и ты это чувствуешь. Это по тебе заметно.

Хиллман сделал паузу, и выдал еще одну вещицу из "Алисы в Стране Чудес.

— Есть ли стоящие идеи, полицейский?

— То есть?

Хиллман удовлетворенно кивнул:

— Хорошо. Если появятся — дай знать. У меня в сумке для тебя кое-что есть.

— Это маразм, — сказал Дуган срывающимся голосом. — То есть это абсолютное сумасшествие. Разворачивай эту штуку, Хиллман. Я хочу обратно.

Ив немедленно сосредоточился на единственной фразе в мозгу, так остро и точно как только мог. За последние три дня в Хэвене он понял, что Брайен, Мэри, Хилли и Дэвид могут лишь пассивно читать чужие мысли. Он почувствовал это, хотя до конца осознать и не смог. К слову, он понял, что они не могли попасть в его мозги до тех пор, пока он сам это им не разрешал. Он начал думать, не связано ли это с куском металла в его черепе, сувениром Германской мины. С ужасающей ясностью ему представилось картофельное пюре и серо-черная штука, вращающаяся на снегу. Он тогда еще подумал: "Вот это для меня. Кажется я труп". Дальше был провал в памяти, вплоть до того, как он очнулся во французском Госпитале. Он вспомнил, как болела его голова, вспомнил сиделку, которая целовала его, чьи груди пахли анисом, и то, как она говорила, коверкая слова, как для маленького ребенка. "Ge taime, mon amour. La guerre est fini. Ge t'aime. Ge t'aime les Etats-Unis".

"La guerre est fini, — думал он сейчас. — La guerre est fini".