Истории мертвой земли

Я тушу сигарету в пепельнице и отворачиваюсь от окна, из которого с высоты в семьдесят этажей открывается вид на придуманный мною же человеческий город. Внимательно смотрю на девушку. По меркам людей она очень красива. Возможно, я даже мог бы ее полюбить, заставить, чтобы она любила меня. Но пока что она думает лишь о власти, каковую олицетворяет мое имя, как и о последующих выгодах для самой себя – еще одна особенность человечества, отчаянно рвущегося провести отпущенный им крошечный отрезок времени в сплошных удовольствиях. Быть может, это передалось им от меня? Кто ж знает. Так или иначе, но бедняжка даже и не догадывается, что я ежеминутно меняю ее жизнь и ее мысли – кем только она уже ни была!

Сегодня, например, она хитрая меркантильная сука. А завтра, возможно, я сделаю ее секс-рабыней, а то и вовсе молчаливой женой какого-нибудь нищенствующего плотника.

– Детка, всему виной причинно-следственная связь.

– Э-эм… В смысле?

– Не важно.

– Иногда я тебя не понимаю.

Пожимаю плечами.

– Это нормально.

Какое-то время она раздумывает, как поступить дальше, а после лукаво улыбается:

– Идешь в постельку? А то мне без тебя не уснуть…

Я же тем временем похищаю у нее воспоминания детства, краду ее сокровенные мечты – так, чтобы ей было о чем задуматься на досуге.

Глупышка Мария, кем бы она ни была, но она тоже считает меня пустым, а ночами ей грезятся безпространства – не такие, конечно, как у Кхе-ре и всех прочих, но подогнанные под рамки и требования ее реальности, обусловленные особенностью ее личности. Ее нынешней личности.

В любом случае суть остается неизменной.

И вот я закрываю глаза и вижу мечты Марии, вижу, кем она была очень-очень давно, когда я только окончил творение, наслаждался им, постигая мельчайшие его особенности.

Я чувствую, как откуда-то с запада ветер приносит запах дыма; я погружаюсь в эту реальность, успокаиваюсь.

Мне известно, что дымом здесь пахнуть не может, только если летом и пшеницей. Мария меж тем улыбается, подливая молока в мою кружку.

– Молоко, – зачем-то говорю я.

– Да, – звонко смеется она.

И ее смех, такой лучистый, такой искренний, словно бы теплое дуновение весны в конце февраля, заставляет и меня улыбнуться. Дым? Глупость какая! Нет тут никакого дыма. Зато есть ее лицо, блеск глаз, аромат волос… – как же она прекрасна! И вот она – здесь и сейчас! И так будет всегда!

Протягиваю руку и касаюсь ее загорелого плеча.

– Что? – Она удивленно смотрит на меня.

– Ничего.

А ветер шуршит среди колосьев, и складывается впечатление, будто это о чем-то шепчет пшеница. Принимая самые причудливые очертания, в синеве неба лениво плывут кучерявые облака.

И мне нравится все это – облака, пшеница, голос ветра и любимая женщина. Я неотрывно смотрю на нее: ямочки на щеках, янтарного цвета глаза, в которых искрится молодость и надежда, еле заметная россыпь веснушек, родинка на шее…

Я знаю, что Мария – такая же часть меня, как и прочие. Она – моя жажда не-одиночества, очередная попытка, слепленная со всех тех спутниц и спутников, что меня окружали и только еще будут окружать. А значит, все напрасно.

– Что такое? – спрашивает она. – Почему ты так на меня смотришь?

Гоню вздорные мысли прочь.

– Потому что ты мое счастье. А еще потому, что люблю тебя.

Она вновь улыбается, протягивает мне кружку с молоком.

– Холодное, вкусное, – отпив, говорю я.

Она ничего не отвечает. Понимаю, что ныне ее черед любоваться мной, и от одного лишь осознания, что я здесь, рядом, ей хочется смеяться – радоваться жизни, свободе, возможности любить и быть любимой.

А там, далеко-далеко на западе… там… расстилаются дремучие, пронизанные речными извивами леса, и величественные в дымке туманов холмы, и неприступные заснеженные горы, и бескрайние, полные древних духов и старинных преданий степи. И так до самого океана. Огромный, огромный мир!

– Правда вкусно? – спрашивает она.

– Да.

Она опускает голову мне на колени, щурится из-за солнца. Подняв руку, кончиками пальцев нежно касается моего, заросшего густой бородой, подбородка. В ответ я сжимаю ее ладонь, целую запястье.

– Совсем скоро нас будет трое.

Слышу, как учащается ее сердцебиение: всего ничего и она станет мамой.

– Люблю тебя, – говорю я.

– А я тебя, – отзывается она и закрывает глаза…

Я знаю, что могу полностью раствориться в этой мечте, забыть, кто я есть и стать тем, кого так желает видеть Мария. Я все знаю, но… от себя никуда не деться.

И вот я прогоняю наваждение, смотрю на мир с высоты в семьдесят этажей. Все это для меня больше не ново. Мир надоел мне, и я всерьез помышляю проглотить солнце, стереть эту реальность в порошок и попытаться создать что-то новое. Свежее. В корне отличающееся от всего, что было сотворено мною ранее.

А на углу улицы ослепший безумец кричит:

– Ответьте же, если Бог за нас, кто тогда против нас?

И все идут мимо, ведь им нет никакого дела.

Вздыхаю:

– Как же я устал…

Утром шестого августа

Мы проделали работу дьявола.

Роберт Оппенгеймер