Истории мертвой земли

– И да, и нет. – Я тряхнул головой, не представляя, как объяснить свою идею. – Понимаешь…

И обреченно умолк.

Она была абсолютно права: все мои истории так или иначе изобиловали смертью и трагедией. Множество покалеченных судеб, разбитых жизней, подробно расписанных несчастий и самоубийств обрушивались на читателя, отважившегося взять в руки сборник моих рассказов или роман. Но все это была жалкая бутафория, пародия на реальность. Как и в случае с безумием, я хотел поведать о настоящем убийстве. А все то, что я скармливал читающему населению планеты, казалось мне скучным и неправдоподобным, литературной пустышкой – пусть и стилистически выверенной, детализированной, атмосферной, но лишенной и намека на реальность. Выпуская идеи на свет божий, даруя им жизнь, я пытался избавиться от их назойливого шепота – не больше. Ведь мое альтер эго – то самое «я», которое искренне жаждало слиться в творении со всеми этими тенями – стремилось к полному совершенству. Не способное удовольствоваться пародийными выдумками, оно требовало развивать талант иллюстратора ужаса и отчаяния. Именно это второе «я» зародило мечту написать романы о безумии и убийстве, взяв за основу реальные события и впечатления, а не пустые, созданные воображением образы.

Но где я мог набраться таких впечатлений?

Где мог получить возможность наблюдать за агонией обреченного на погибель живого существа?

И где бы мне довелось познать истинный вкус убийства?

Выход оставался только один: я должен был сам стать убийцей. По-настоящему, а не так, как обычно делал, пугая случайных знакомых жалкой игрой в воображаемого маньяка.

Но если в вопросах исследования страха все было просто и ясно, то на убийство я не отваживался.

И безвыходность этой ситуации удручала.

***

Сейчас:

– Ты ведь любишь меня?

– шепчет она.

Конечно, конечно я люблю ее! И всегда любил, ведь это она не позволила мне свихнуться, восполнила пробелы в моем знании семьи, любви и счастья и подарила мне всю себя. И это именно она сотворила из меня того, кем я теперь являюсь: писателя, во имя искусства рискнувшего выйти за границы дозволенного…

Она помогла мне отыскать заветное решение.

– Я люблю тебя, дорогая.

– Так зачем вы убили жену, Мурат? – вновь спрашивает врач.

***

Один день назад:

– Где ты была?

Будучи по природе своей человеком довольно миролюбивым и крайне спокойным, я понятия не имел, что на меня нашло. Так или иначе, но я был в ярости и, расхаживая по комнате взад-вперед, злобно косился на свою явно нетрезвую жену.

– Тебе-то какая разница? – хмыкнула она, лукаво улыбаясь собственным мыслям. – Развлекалась.

Ее нахальный тон распалил меня еще больше.

– И с кем же ты развлекалась?

– Слушай, любовь моя, я, конечно, все понимаю, мы с тобой муж и жена, все такое, но… Знаешь, я не обязана отчитываться за каждый свой шаг! – Она с вызовом глянула на меня. – Или, может, я не права?

– Нет, черт возьми! – закричал я. – Не права!

– Тише, тише. – Она явно была удивлена, даже слегка тронута такой моей реакцией. Но повода для тревоги по-прежнему не обнаруживала.

– Что значит – тише? Ты с кем-то развлекалась всю ночь, а я теперь должен заткнуться, так, что ли?!

Как бы я ни пытался взять себя в руки, у меня ничего не получалось. Столь несвойственное жене поведение полностью ломало сформированный у меня в голове образ. Являйся она литературным персонажем, я бы никак не сумел объяснить, а тем более оправдать подобных резких перемен. В чужом тексте я назвал бы такое халтурой, в своем – жалким ремесленничеством, требующим тщательной переработки всей психологии персонажа и его влияния на сюжет. Но что делать с реальностью? Еще больше меня смущала моя собственная реакция на происходящее. На самом деле я всегда считал ревность той еще дуростью – производной от эгоизма и неуверенности в себе. Безусловно, в литературе ревность была только на руку: она добавляла драматизма, открывала дополнительные возможности, была близка и понятна рядовому читателю. В жизни, напротив, я с сожалением смотрел на те пары, что непрестанно цеплялись друг к дружке, зачастую прилюдно выясняя отношения. И вот теперь, разменяв третий десяток, я внезапно обнаружил в себе пламя этого отвратительного чувства.

– Ну да, ты прав, – вздохнула она, – я была с мужчиной. Что с того?

Опешив от подобной наглости, я растеряно скользнул по ней взглядом и тут же впился глазами в успевший пожелтеть засос у нее на шее. Только теперь понял, что, судя по всему, жена не единожды встречалась с тем мужчиной. Если, конечно, речь шла об одном мужчине…

Подобные мысли звенящей острой болью пропороли мой воспаленный разум, заставив на мгновение умолкнуть рвущиеся наружу идеи.

– И ты так спокойно об этом говоришь? – Мне пришлось взять себя в руки, дабы вновь не сорваться на крик. Я понимал, что чаще всего люди кричат от безвыходности, но именно в такой ситуации я и оказался.