Истории московских улиц

Маркс говорил: между капитализмом и коммунизмом лежит революционная диктатура пролетариата. Чем больше он, пролетариат, будет давить буржуазию, тем бешенее будет ее отпор. Мы знаем, как во Франции в 1848 году расправлялись с пролетариями, и когда нас упрекают в жестокости, мы недоумеваем, как люди забывают элементарнейший марксизм. Мы не забыли восстания юнкеров в Октябре, мы не должны забывать про ряд подготовляющихся восстаний. Нам приходится, с одной стороны, учиться творческой работе, а с другой - сломить сопротивление буржуазии. Финляндская белая гвардия не постеснялась расстреливать рабочих, несмотря на ее "демократичность". В глубоких массах укрепилась мысль о необходимости диктатуры, несмотря на ее тяжесть и трудность. Вполне понятно, примазывание к ЧК чуждых элементов. Самокритикой мы их отшибем. Для нас важно, что ЧК осуществляют непосредственно диктатуру пролетариата, и в этом отношении их роль неоценима. Иного пути к освобождению масс, кроме подавления путем насилия эксплуататоров, - нет. Этим и занимаются ЧК, в этом их заслуга перед пролетариатом".

Затем с опровержением обличений в свой адрес выступило руководство ВЧК.

Сами руководители ВЧК считали свои карательные действия не только не чрезмерными, но даже недостаточными. В 1918 году Лацис заявил официально: "Если можно обвинить в чем-нибудь ЧК, то не в излишней ревности к расстрелам, а в недостаточности применения высшей меры наказания... Мы все время были чересчур мягки, великодушны к побежденному врагу!"

Ему вторит другой из высших руководителей ВЧК Я.X.Петерс. В статье "ВЧК в первый год советской власти", подводящей итоги деятельности ЧК за этот год, он объяснял гражданам советской России: "Многим не были ясны и разница между репрессиями в прошлом и настоящем, и тяжести, стоящие перед революцией. Многие не понимали, что октябрьские дни не разрешили вопроса классовой борьбы, что это только начало, что враг не дремлет, что он притаился, набираясь сил... Все эти обстоятельства настраивали многих так сентиментально, что они неохотно шли в органы ВЧК, не хотели идти на обыски и аресты, вести следствия, и нужна была полоса длительной борьбы и поражений, чтобы каждому революционеру стало ясно, что революция не делается в шелковых перчатках, что там, где есть война, - есть жертвы, что другого выхода нет. И уже летом 1918 года, когда мне приходилось в Московском Совете делать доклад о раскрытом эсеровском и меньшевистском заговоре и передавать содержание материалов, найденных при обыске, меньшевики, которые тогда еще входили в Московский Совет, кричали на меня: "Охранник!"

Получил ответ и М.С.Ольминский. Его обвинение чекистов в уголовщине было названа в органе ВЧК "Еженедельник" лепетом "трусливого дитяти", и далее следовало предупреждение в адрес интеллигенции вообще: "Нужно сказать прямо и откровенно, что интеллигенции нечего стало делать, все переговорила и переписала, не с кем стало вести полемику... так давай искусственно создавать грызню междуведомственную (Ольминский был тогда членом редколлегии "Правды" и членом Коллегии Наркомфина. - В.М.), тогда будет около чего почесать язык..."

Между тем ВЧК расширялась, увеличивались ее штаты и масштабы деятельности. В конце 1918 года из ВЧК была выделена Московская чрезвычайная комиссия, она заняла отдельное помещение - дом № 14 по Большой Лубянке, бывшую усадьбу графа Ростопчина с главным домом, флигелями и надворными постройками.

МЧК работала под руководством ВЧК, но имела и некоторую автономию.

Тюрьму МЧК в Москве называли "Корабль смерти", так как она помещалась в подвале и туда спускались по крутой лестнице, напоминавшей корабельную, ведущую в трюм.

Писатель М.А.Осоргин пять дней провел в этой тюрьме. "Яма, подвальное светлое помещение... сейчас - знаменитый Корабль смерти, - так описывает он тюрьму ВЧК. - Пол выложен изразцовыми плитками. При входе - балкон, где стоит стража, молодые красноармейцы, перечисленные в отряд особого назначения, безусые, незнающие, зараженные военной дисциплиной и страхом наказания. Балкон окружает "яму", куда спуск по винтовой лестнице и где семьдесят человек, в лежку, на нарах, на полу, на полированном большом столе, а двое и внутри стола - ждут своей участи".

Для Осоргина его пребывание в "Корабле смерти" окончилось благополучно, и благодаря этому мы можем прочесть о нем в его воспоминаниях.