История

В царской России, с ее деспотическим самодержавием, эти оценки Тацита, ставшие модными на Западе, очень редко находили отклик. В роли апологета Римской империи и критика Тацита выступил украинский буржуазный историк М. П. Драгоманов. Гораздо более прогрессивные взгляды высказывал В. И. Модестов (1839-1907 гг.), близкий в свое время к "Земле и воле" Чернышевского. Его монография "Тацит и его сочинения" (СПб., 1864), отделенная от нас уже целым столетием, содержит много верных и отнюдь не устаревших суждений о морально-политическом облике Тацита и его историческом беспристрастии. Большой заслугой автора является также его перевод произведений Тацита: "Сочинения Корнелия Тацита. Русский перевод с примечаниями и со статьей о Таците и его сочинениях В. И. Модестова. Т. I. Агрикола. Германия. Истории". СПб., 1886; "Т. II. Летопись. Разговор об ораторах". СПб.; 1887. Перевод этот в течение 80 лет оставался единственным полным собранием трудов Тацита на русском языке и впервые заменяется новым переводом в нашем издании. Традиции В. И. Модестова продолжал в своих работах о Таците либеральный историк И. М. Гревс (1860-1941 гг.).

В XX в., со времени первой мировой войны и Октябрьской революции, интерес к Тациту за рубежом повысился. Тревога за будущие судьбы капиталистического общества, охватившая многих представителей буржуазного мира, сделала их более восприимчивыми к проблематике последнего из великих римских историков. Современные исследователи уже не рассматривают его только как художника и стараются глубже проникнуть в его мировоззрение как моралиста и политического мыслителя. Много спорят о том, исходя из какого "центра" лучше всего постигнуть мысли Тацита29. Однако воинствующий идеализм, характерный для многих этих исследователей (Клингнер, Бюхнер и др.), побуждает их искать этот "центр" в отвлеченных идеях (например, в идее "добродетели"), менее всего характерных для отнюдь не склонного к философствованию римского историка. Советские историки-марксисты еще не делали Тацита предметом развернутого монографического исследования.

В сокровищнице мировой литературы произведения Тацита занимают выдающееся место и полностью сохраняют свое познавательное и художественное значение для советского читателя.

И. Тронский.

ИСТОРИЯ

КНИГА I

Январь-март 69 г. н.э.

Текст приводится по изданию: Корнелий Тацит. Сочинения в двух томах. Том второй. "История". Научно-изд. центр "Ладомир", М., 1993. Издание подготовили Г.С. Кнабе, М.Е. Грабарь-Пассек, И.М. Тронский, А.С. Бобович. Перевод и комментарий осуществлены Г.С Кнабе, редактор перевода М.Е. Грабарь-Пассек. Общая редакция издания - С.Л. Утченко.

Настоящий перевод "Истории" сделан с изданий Хэреуса (Cornelii Taciti Historiarum libri qui supersunt. Hrsgb. von Dr. Carl Heraeus. 4. Ausgabe. B. G. Teubner. Leipzig. 1885) и Кестермана (P. Cornelii Taciti libri qui supersunt. Edidit Eric Koestermann. T. II, fasc. 1. Historiarum libri, B. G. Teubner. Leipzig, 1961).

1. Началом моего повествования станет год, когда консулами были Сервий Гальба во второй раз и Тит Виний1. События предыдущих восьмисот двадцати лет, прошедших с основания нашего города2, описывали многие, и, пока они вели речь о деяниях римского народа3, рассказы их были красноречивы и искренни. Но после битвы при Акции4, когда в интересах спокойствия и безопасности всю власть пришлось сосредоточить в руках одного человека5, эти великие таланты перевелись. Правду стали всячески искажать - сперва по неведению государственных дел, которые люди начали считать себе посторонними, потом - из желания польстить властителям или, напротив, из ненависти к ним. До мнения потомства не стало дела ни хулителям, ни льстецам. Но если лесть, которой историк пользуется, чтобы преуспеть, противна каждому, то к наветам и клевете все охотно прислушиваются; это и понятно: лесть несет на себе отвратительный отпечаток рабства, тогда как коварство выступает под личиной любви к правде. Если говорить обо мне, то от Гальбы, Отона6и Вителлия7я не видел ни хорошего, ни плохого. Не буду отрицать, что начало моим успехам по службе положил Веспасиан, Тит умножил их, а Домициан8возвысил меня еще больше9; но тем, кто решил неколебимо держаться истины, следует вести свое повествование, не поддаваясь любви и не зная ненависти. Старость же свою, если только хватит жизни, я думаю посвятить труду более благодарному и не столь опасному: рассказать о принципате Нервы и о владычестве Траяна10, о годах редкого счастья, когда каждый может думать, что хочет, и говорить, что думает.