История афинской демократии

Идеологом этой партии был Исократ. Родился он за несколько лет до Пелопоннесской войны и умер почти столетним старцем, дожив до Херонейской битвы. По собственному его сознанию, природа не создала его способным править государством или быть оратором в настоящем смысле этого слова: она не дала ему ни достаточно сильного голоса, ни смелости, чтобы говорить перед народом и вступать в спор или состязание с людьми, теснящимися на трибуне; но она одарила его здравым смыслом, он приобрел хорошее образование и считал себя способным давать советы родному городу, т. е. Афинам, эллинам и выдающимся людям того времени. Исократ стал «публицистом». Еще в своем «Панегирике», около 380 г., он высказывает мысли о примирении греков, объединении их и национальной войне против Персии. По его мнению, прочного мира не может быть между греками, если они не будут сообща воевать против Персии. Если бы кто-либо из иностранцев, говорит Исократ, пришел и узнал современное положение Греции, он счел бы нас (спартанцев и афинян) за больших глупцов, видя, что мы ссоримся из-за мелочей и губим нашу собственную страну, тогда как мы могли бы без всякой опасности завоевать Азию. Исократ ждал объединения Греции и национальной войны против Персии то от Ясона Ферского, то от Дионисия Сиракузского, то от спартанского царя Архидама. Ожидания не оправдались. Наконец Исократ свои надежды возложил на Филиппа Македонского. После Филократова мира он в послании «К Филиппу» с особенной ясностью изложил свою программу. Обращаясь к македонскому царю, Исократ говорит: «Я хочу посоветовать тебе стать во главе соединенных греков и идти против варваров». Надо завоевать если не все Персидское царство, то сколько можно, хотя бы Малую Азию от Киликии до Синопы. И это вовсе не так трудно. Дело человека, если он полон великих мыслей, любит греков и своим умом видит дальше других, – воспользоваться массой людей, которые теперь скитаются вследствие нужды и опасны для общественного спокойствия, отвоевать земли и, основав в них города, поселить в них скитающихся и таким образом освободить от бедствий, от которых они страдают и которые другим причиняют. Города эти будут границей Греции и форпостом для всего населения. Само божество, по мнению Исократа, внушило ему эту мысль; он высказывает ее не ради личного интереса, но ради заботы о благе Греции. Филипп должен считать всю Грецию своей. Он должен быть благодетелем для эллинов, царем для македонян, повелителем для варваров. Вокруг него должны собраться уполномоченные всей Эллады для общего обсуждения панэллинских интересов… Таким образом, Исократ наметил программу, которая выполнена была отчасти Филиппом и в гораздо более грандиозных размерах Александром. О последнем говорили, что, прочитав Исократов «Панегирик», он решил идти на завоевание Персии.

Против борьбы с Филиппом был и лучший полководец Афин того времени, сорок пять раз избиравшийся в стратеги, – Фокион, прославленный своей честностью и бескорыстием, строгими спартанскими нравами и образом жизни, близко стоявший к Платоновой Академии, в особенности к тогдашнему главе ее Ксенократу. Фокион знал слабость афинян и не верил в их победу над Филиппом. По его мнению, надо было или быть сильным, или дружить с сильными.

Наконец, на стороне македонского царя было большинство вообще состоятельных.

Вскоре после заключения Филократова мира Демосфен и некий Тимарх выступают обвинителями Эсхина по делу о посольстве к Филиппу. Тогда Эсхин в свою очередь нападает на Тимарха, который известен был своей крайней безнравственностью (в молодости торговал собой); Тимарх был осужден и лишен права гражданства. Обвинение против Эсхина пришлось на время отложить… Зато Гиперид выступает против Филократа, сторонника Македонии и виновника мира с Филиппом, и Филократ удаляется в изгнание. Наконец, Демосфен возобновляет обвинения против Эсхина по поводу поведения его при переговорах о мире, и Эсхин оправдан был лишь незначительным большинством голосов. И эти речи, несмотря на все их красноречие, производят, в сущности, тяжелое впечатление: в этих взаимных обвинениях, злобе, зависти и ненависти, инсинуациях и клевете трудно подчас разобраться. Нельзя, например, верить на слово Демосфену, когда он говорит об Эсхине, об его бесчестности и продажности. Между современниками Эсхина не все были такого мнения о нем, и на его стороне был не только Эвбул, но и известный своей честностью Фокион. Еще Полибий говорил, что как бы мы ни превозносили Демосфена, всякий вправе осудить его за то, что он «необдуманно и неосновательно» возводит позорнейшую вину на замечательнейших эллинов, выставляя их предателями (тут имеются в виду не Эсхин и вообще не афиняне, а другие греки): Демосфен все измеряет пользой родного города, полагая, что взоры всех эллинов должны быть обращены на афинян, и называя предателями всякого, кто этого не делает; по мнению Полибия, он судит неверно, уклоняется от истины, и сами события показали, что не Демосфен предугадал будущее, но те, кого он называл предателями (XVIII, 14).