История Александра Македонского

Автор обладал весьма смутными представлениями по географии и нередко черпал сведения из устаревших пособий (у него встречаются такие утверждения, которые бытовали лишь до походов Александра — у Ктесия и Аристотеля). Так, он порою не различает Тигр и Евфрат (IV, 9), Каспийское море упоминает наряду с Гирканским (VII, 3, 21), хотя эти наименования обозначают одно и то же, от гирканцев отличает барканцев (III, 2, 5 — 6), в то время как уже Эратосфен знал, что это лишь разные транскрипции одного слова.

Правда, и в самых грубых ошибках Курция иногда усматривается, что он скорее был неспособен согласовать разнородную информацию, чем проявлял простую небрежность. В качестве примера можно привести его указание, будто Арахосия находится неподалеку от Понта. Дело в том, что древние географы, не имея подлинного представления об Аральском море, получали все же некоторые сведения о нем. Сырдарью (Яксарт) они отождествляли с Доном (Танаисом) и рассматривали как границу между Европой и Азией. Вот почему у Курция появилось представление о том, что море, куда впадает Танаис, следует считать Черным или Азовским (Понт, Боспор — VI, 2, 13). Скифы, обитающие в Причерноморье, естественно отождествлялись автором с саками, которые населяли правобережье Яксарта (VII, 6, 12; VII, 4, 7 и Др.). Отсюда и высказывания Курция о том, что в Бактрии дуют ветры с Понта (VI, 4, 27), а у Боспора живут хорасмии (хорезмийцы) (VIII, 1, 7). Вероятно, не все объясняется «чисто римским пренебрежением к географий», о котором ядовито пишут современные исследователи.

Странности встречаются и в описании военных действий. Иногда так путаются правый и левый фланги, будто наблюдатель рассматривает битву одновременно с двух сторон: то со стороны Александра, то со стороны Дария. И здесь часто дело не в простой небрежности, а в несогласованности источников разного происхождения. А что самое главное, для Курция битвы не представляли большого интереса с чисто военной, стратегической стороны — они были важны с точки зрения эмоциональной. Чувства же читателя легче тронуть, назвав грандиозные цифры сражавшихся и погибших или красочно обрисовав отдельные героические и трагические эпизоды, нежели сухо расчертив точную диспозицию войск.

Создается впечатление, что, составляя из отдельных эпизодов единое повествование, Курций иногда и сам придумывал некие факты или произвольно менял последовательность событий. Речь Филоты в свою защиту, например, завершается эффектной концовкой: стража уводит его (VI, 10, 37). Но уже в следующей сцене, строчкой ниже, мы видим, что Филота присутствует здесь же, он слышит дальнейшее обсуждение. И такое чередование законченных сцен (иногда в деталях противоречащих друг другу) у Курция встречается постоянно. Исследователи, сравнивая Курция с другими историками Александра, часто отмечали явную недостоверность его версии событий. Но, как справедливо отмечал Э. Шварц, есть вещи, которые находятся вне исторической критики, они подлежат суду лишь художественного вкуса. Автор был готов жертвовать не только истиной, но даже и правдоподобием ради драматического эффекта.

Курций Руф славится как мастер составления речей. Он выписывал их с особенной любовью и тщанием. Здесь мы видим обличения заговорщиков и их оправдательные речи, выступления на царском совете, обращения к солдатам с призывами к дальнейшим походам и жалобы измученных ветеранов. Разновидностью этого жанра, по существу, являются и письма, которыми в книге обмениваются Александр и Дарий. Речи построены по всем правилам античного красноречия, даже те, которые вложены в уста простых и грубых скифов. Они изобилуют яркими образами и риторическими фигурами, часто основаны на контрастах. Солдаты, например, говорят: «Мы, победившие всех, теперь нуждаемся во всем» (omnium victores omnium inopes — IX, 3, 11). Скифы заявляют царю: «У тебя победы порождают войну» (bellum tibi ex victoria nascitur — VII, 2).

В целом подобный характер имеет и собственное повествование Курция Руфа. Он любит красивые обороты речи, эффектные противопоставления, парадоксы. Писатель не преминет отметить, что воины, бегущие с поля боя, спешат бросить то самое оружие, которое брали с собою, чтобы защищаться. Жители, оставляющие местность, поджигают свои собственные дома, а неприятель принужден их спасать и тушить пожар (IX, 4, 7; III, 10, 12; VI, 6, 16 и др.). Подобные фразы он повторяет даже с известным однообразием. Порою употребляются и довольно рискованные обороты: «Освободители всего мира… на все народы наложат иго» (III, 10, 5).