История Александра Македонского

На другом, положительном полюсе у него находятся «отеческие нравы», идеализированная суровая простота здорового македонского быта (III, 3, 26; VI, 2, 2 и др.), которая и обеспечила победы войска Александра. При этом быт и нравы — как обычно у античных авторов — тесно связаны с политическим строем. Ведь и царь у македонцев был отнюдь не полновластным владыкой, его власть (potestas) основывалась на авторитете (auctoritas), принадлежавшем собранию воинов (VI, 8, 25). Очень отчетливо Курций определяет статус Александра, когда говорит о стенаниях по поводу его смерти: македонцы оплакивали своего царя, а персы — господина (dominus — X, 5, 9).

Персы привыкли, что ими правит господин, и потому все его подданные воспринимались как рабы (servi). Такая характеристика подданного, даже если он полководец или вельможа, неоднократно встречается у нашего автора (IV, 11, 20, ср. VI, 6, 12; VIII, 2, 30 и др.). После завоевания державы Ахеменидов Александр стал считать себя законным наследником Дария и вести себя по отношению к грекам и македонцам как полновластный владыка. Поэтому все чаще звучит мотив общественной свободы (publica libertas — VIII, 5, 20; X, 2, 6) в речах недовольных: они привыкли иметь дело с царем, а не с восточным деспотом, быть гражданами, а не рабами. С сочувствием изображает Курций друзей царя, ставших жертвами его мстительности, подозрительности и властолюбия. К ним относятся образы Каллисфена, поплатившегося за свою «свободу речи», Филоты и Клита, а также старого Пармениона, которому Александр обязан многими своими победами.

Властолюбие (у Александра, так же как у Дария) приводит к гордыне (superbia — III, 12, 19), такому поведению, которое нестерпимо для свободных граждан, в особенности для сподвижников царя. Александр предается приступам необузданного гнева, под влиянием которого он творит страшные преступления против людей и богов и вынужден затем горько раскаиваться в содеянном. Вместо верных друзей и соратников его окружение составляют подлые льстецы, чернь, люди рабской души, преданные гордыне и жадности (avaritia). Они замышляют измены и ждут лишь кончины царя, чтобы вступить в борьбу за его наследство. Бесконечные заговоры и казни сопровождают последние годы правления Александра именно потому, что он покушался на «общественную свободу», ведя себя, как восточный Деспот. Курций Руф — сторонник единовластия, но отнюдь не самовластия.

Царю Александру сопутствует необыкновенное счастье, он часто ведет себя с безумной отвагой, со «счастливым безрассудством» (felix temeritas — III, 6, 18; VIII, 13, 15 и др.), даже вовсе вопреки здравому расчету (ratio), — и все же побеждает! Но это счастье обманчиво, ибо судьба переменчива, и в силу непонятного людям сцепления причин она так же легко сокрушает великие царства, как и создает их. Александр напрасно предается грубым суевериям (superstitio — V, 4, 1; VII, 7, 8), пытаясь у предсказателей узнать будущее. На самом деле спасительна лишь истинная мудрость, которая позволяет быть готовым к любым поворотам Фортуны.

Цицерон в трактате «Об обязанностях» цитирует слова Публия Сципиона Африканского, сказанные им в беседе со стоиком Панетием, о том, что необузданным коням требуется укротитель, а людям избалованным неизменным счастьем и самонадеянным для той же цели может служить философия, дабы они могли оценить всю непрочность дел человеческих и изменчивость судьбы. Произнесено это было именно в связи с Александром, который, действительно, совершил много подвигов, но при этом нередко вел себя очень дурно. Такая оценка царя, очевидно, была распространена среди философов-стоиков. Воспринята она и Курцием, во времена жизни которого могла получить особую актуальность.

Датировке «Истории Александра Македонского» посвящены десятки работ, вопрос этот обсуждается уже не одно столетие и все еще остается открытым. Основные данные сводятся к следующему: Курций упоминает принцепса и неоднократно говорит о владычестве парфян в Азии, следовательно, его книга была написана во времена принципата (после 27 г. до н. э.) и до того, как к власти в Иране пришла династия Сасанидов (224 г.).

Дальнейшие рассуждения выглядят уже менее надежно. Обычно анализу подвергается главным образом пассаж (X, 9), содержащий похвальное слово принцепсу, который воссиял, словно новое светило в ночи, и спас римский народ от гражданских войн. Там же выражено пожелание долгих лет правления его дому. Кто был этот принцепс — прямо не сказано, и в работах исследователей предлагались кандидатуры почти всех римских императоров I, II и даже III в. — от Августа до Александра Севера. Чаще всего останавливаются на именах Августа, Клавдия и Веспасиана. Имя Августа указывалось еще в средневековой приписке на полях Ватиканской рукописи. С «миром», при котором «ныне» благоденствует город Тир (IV, 4, 21), можно было бы отождествлять знаменитый pax augusta, но при самом Августе он вряд ли мог быть назван «долгим».