История Александра Македонского

Бросается в глаза и некая двойственность отношения Курция к репрессиям при Александре. Он восхваляет Пармениона, сообщает о жестоких допросах, когда под пытками люди оговаривали друзей. И в то же время официальная версия заговоров не подвергается ни сомнению, ни разоблачению. Курций, действительно, находит слова одобрения для последних защитников «общественной свободы», но это отнюдь не означает, что его симпатии на стороне оппозиционеров. Его морализаторство не представляет действительной опасности для деспотизма, а его позиция дает равные возможности и для фронды и для карьеризма. Жесткости власти неизбежны. И характерны слова (X. 9. 1), оправдывающие борьбу между наследниками Александра: «Царская власть не терпит соперников» (insociabile est regnum). Любопытно, что та же формулировка повторена в «Анналах» Корнелия Тацита. Рассказывая об отравлении Британника Нероном, Тацит («Анналы», XIII, 17) замечает: «Полагавшие, что insociabile est regnum, отнеслись к этому снисходительно». Сам Тацит пишет о преступлении принцепса с гневом и отвращением, и фраза звучит горькой насмешкой. Она выглядит как цитата из Курция Руфа, тем более что слово regnum, подобающее для державы Александра, не вполне уместно для обозначения власти принцепса.

Тацит дважды упоминает некоего Курция Руфа как одного из известных деятелей эпохи Юлиев — Клавдиев. В тех же «Анналах» (XI, 21) говорится следующее: «О происхождении Курция Руфа, о котором некоторые передают, что он сын гладиатора, не стану утверждать ложного и стыжусь сказать правду. Достигнув зрелого возраста, он отправился в Африку вместе с квестором, которому досталась эта провинция; и вот, когда он как-то в полуденный час бродил в одиночестве по опустевшим портикам города Адрумета, ему предстало видение в образе женщины большего роста, нежели человеческий, и он услышал следующие слова: «В эту провинцию, Руф, ты вернешься проконсулом». Окрыленный таким предсказанием, он по возвращении в Рим благодаря щедрой поддержке друзей и острому уму получил квестуру, а затем по выбору принцепса — и претуру, хотя его соперниками были знатные лица, причем Тиберий, набрасывая покров на его постыдное происхождение, заявил: «Руф, как мне кажется, родился от себя самого». Дожив до глубокой старости, с высшими отвратительно льстивый, с низшими — надменный, с равными — неуживчивый, он добился консульства, триумфальных отличий и, наконец, провинции Африки, прожив жизнь в соответствии с предсказанною ему судьбою». Рассказ о привидении содержится и в одном из писем Плиния Младшего (VII, 27). Этот Курций Руф родился при Августе, начал карьеру при Тиберии, при Клавдии в 45 г. стал консулом, получил триумфальные отличия, командовал римским войском в Верхней Германии и, наконец, при Нероне стал наместником Африки. Так он «дожил до глубокой старости», та есть умер, очевидно, при Флавиях, а следовательно, был старшим современником самого Тацита. Вполне возможно, что антипатия к нему историка вызывалась и личными впечатлениями или рассказами людей из окружения Тацита. (Впрочем, по словам Плиния, он умер в провинции Африка. Если это произошло во время исполнения должности, то еще при Нероне.)

Можно было бы привести целый ряд аргументов против отождествления этого Курция Руфа с писателем. Прежде всего трудно представить, что триумфальных отличий добился человек, столь невнимательный к военному делу, как автор «Истории Александра Македонского». Однако тот же Тацит замечает, что как военачальник Курций Руф проявил полную некомпетентность. Его подчиненные тайком отправили императору послание, иронически предлагая заранее жаловать триумфальные отличия любому назначенному на должность, не дожидаясь от него успехов (Анналы XI, 20, ср. Светоний, Клавдий, 24).

Сказанному о происхождении Курция Руфа как будто противоречит то высокомерие, с которым автор «Истории Александра Македонского» отзывается о некоем Болоне, выслужившемся из простых солдат. Однако ведь и Тацит говорит, что наместник Африки, не помня о собственном происхождении, был «с низшими — надменный». Слова Тацита о том, что Курций отличался угодливостью, как будто не согласуются с образом историка Александра: тот осуждал льстецов. Однако это порицание не помешало ему назвать своего принцепса «новым светилом, воссиявшим в ночи».

Наконец, и Тацит и Плиний говорят о «видении», которое предстало перед Курцием и возвестило ему его будущее, а наш историк отрицательно отзывался о суевериях. Но и здесь противоречие кажется несущественным. Автор «Истории Александра Македонского» скептически относился к традицонным гаданиям, но в привидения вполне мог верить. Рассказывает же он о разных таинственных событиях, а главное, свято верит во всесильную Судьбу.