История частной жизни. Том 4: от Великой французской революции до I Мировой войны

Работы Жана Бори[148] пролили свет на подозрение, которое вызывают в обществе холостяки. За исключением Церкви и Ле Пле, которые оценивают их позитивно, общество считает их «бездарностями». В «Лексиконе прописных истин» Флобер приводит колкие афоризмы, характеризующие современность: «Холостяки. Эгоисты и развратники. Следовало бы обложить их налогом. Готовят себе печальную старость»[149]

. Отмечено, что по отношению к мужчинам французское слово — всегда существительное; по отношению к женщинам — прилагательное. «Ларусс XIX века» упоминает «конфуз одного англичанина, который, имея скромные представления о синонимах французского языка, называл холостяками ресторанных официантов». Холостяк — это всегда самец. Незамужняя женщина — это «девица», «оставшаяся в девицах» и, что еще хуже, «старая дева», «ненормальная», «деклассированная» (графиня Даш[150]).

Холостая жизнь, временная или постоянная, у мужчин и женщин протекает совершенно по–разному. Женщина в это время с нетерпением и надеждой ждет замужества: ниже Ален Корбен пишет о молодых девушках и их затворничестве. Для молодого человека холостая жизнь полна приключений, приобретения опыта, тогда как брак — едва ли не конец жизни. Для мужчины это радостное время (по крайней мере, таким оно вспоминается): мимолетные любови, путешествия, мужская дружба, полная свобода нравов (см. письма Флобера); это время воспитания чувств и плоти, когда все позволено. Молодость проходит быстро, надо успеть пожить «на всю катушку». Только ужас перед сифилисом сделает к концу века молодых людей более разумными. Даже в народной среде существует традиция — прежде чем обзавестись семьей и пустить где–то корни, надо как следует погулять, получить профессию, поднабраться жизненного опыта.

В Париже студенты, часто плохо разбирающиеся в тайнах медицины или юриспруденции, составляют племя, природу которого трудно познать — так живучи легенды: во–первых, легенда Латинского квартала, постоянно раздираемого политическими страстями и, по крайней мере, до 1851 года находящегося под постоянным наблюдением (см. у Ж.–К. Карона[151]); во–вторых, легенда богемы, которую обессмертил Мюрже[152]

и которую недавно пытался описать Дж. Сигел[153]: ее идентичность, трансформацию политических и литературных взглядов и перемещения в столице — с бульвара Сен–Мишель на Монмартр, с Монмартра — на Монпарнас.

Жизнь богемы

Богема — довольно разнородный слой общества; Мюрже выделяет в нем следующие группы: «любители» — молодые люди, «покинувшие домашний очаг», чтобы какое–то время вести жизнь, «полную приключений и зависеть от случая», а потом остепениться, и художники. Наиболее многочисленная группа художников — «непризнанные гении» — стоически живут в бедности и безвестности, пассивны и никогда не добиваются успеха. Они умирают в больницах от чахотки, «их косит болезнь, которую наука не осмеливается назвать настоящим именем, — нищета». «Соседей раздражает, что они кашляют, харкают кровью; приходится отправляться в „Шарите"»[154] (Валлес[155]). Другие — их меньшинство — добиваются успеха и признания: «Их имена можно прочесть на афишах». Среди них много художников, скульпторов, литераторов, журналистов, связанных с «малой прессой»[156], в которой публикуются карикатуры, кое–какая поэзия и «шутки».